Эрнст Кассирер (Ernst Cassirer, 28 июля 1874, Бреславль, ныне Вроцлав — 13 апреля 1945, Принстон, Нью-Джерси, США) — немецкий философ и культуролог, представитель Марбургской школы неокантианства.

Родился в семье купца еврейского происхождения. С 1892 года учился в Берлинском университете. Посещал также лекции в университетах Лейпцига, Гейдельберга, Мюнхена, Марбурга. Профессор(1919-1933)и ректор(1930-1933)Гамбургского университета. С 1933 года Кассирер был в эмиграции: в Оксфорде (Великобритания), в 1935-1941 вГётеборге (Швеция), с 1941 годах — в США. В 1941-1944годах преподавал в Йельском университете, затем в Колумбийском университете.

Его главным трудом стала «Философия символических форм»(1923-1929).Это выдающееся философское произведение представляет собой ряд взаимосвязанных исторических и систематических исследований, посвященных языку, мифу, религии и научному познанию, которые продолжают и развивают основные идеи предшествующих работ Кассирера. Общим понятием для него становится уже не «познание», а «дух», отождествляемый с «духовной культурой» и «культурой» в целом в противоположность «природе». Средство, с помощью которого происходит всякое оформление духа, Кассирер находит в знаке, символе, или «символической форме». В «символической функции», полагает Кассирер, открывается сама сущность человеческого сознания — его способность существовать через синтез противоположностей.

Книги (8)

Жизнь и учение Канта

В том немецкого философа Эрнста Кассирера (1874 - 1945) вошли его работы о Канте — «Жизнь и учение Канта», «Кант и проблема метафизики. Замечания к интерпретации Канта Мартином Хайдеггером», а также исследования Д. Верена и К. Шрага о Кассирере.

Эта книга открывает новую серию, в которой будут представлены выдающиеся мыслители XX века.

Избранное. Индивид и космос

Предлагаемый том крупного немецкого философа-неокантианца, проницательного историка, культуролога, тонкого наблюдателя развития языка в его глубочайшей связи с символическими формами понятий содержит две книги: «Индивид и космос в философии Возрождения» и «Сущность и действие символического понятия».

Эти две книги как бы продолжают союз «заключенный между философией и филологией» в эпоху Возрождения.

Опыт о человеке

Общепризнано, что самопознание — высшая цель философского исследования. В любых спорах между различными философскими школами эта цель остается неизменной и неколебимой — есть, значит, у мысли архимедова точка опоры, устойчивый и неподвижный центр.

Познание и действительность

Э.Кассирер (1874-1945) - немецкий философ-неокантианец. Его главным трудом стала "Философия символических форм" (1923-1929). Смысл исторического процесса Кассирер видит в "самоосвобождении человека", задачу же философии культуры - в выявлении инвариантных структур, остающихся неизменными в ходе исторического развития.

Теория относительности Эйнштейна

В книге «Теория относительности Эйнштейна» исследуются философские проблемы, связанные с теорией относительности Эйнштейна.

По мнению автора, задачи, которые эта теория поставила общей критике познания, могут быть разрешены продолжительной совместной работой физиков и философов. Поэтому Э.Кассирер ставит своей целью вызвать дискуссию и дать ей определенное методическое направление, чтобы в итоге прийти к пониманию в тех вопросах, в которых мнения физиков и философов расходятся.

Философия символических форм. Том 1. Язык

Философия символических форм. Том 2. Мифологическое мышление

Философское умозрение начинается с понятия бытия. Когда оно конституируется как таковое, когда вопреки многообразию и разнообразию существующего пробуждается осознание единства сущего, впервые возникает специфически философская направленность миросозерцания.

Однако еще долго оно остается в кругу сущего, стремясь покинуть и преодолеть его. Из отдельного, особенного, ограниченного сущего генетически выводится и «объясняется» все остальное.

Философия символических форм. Том 3. Феноменология познания

Э. Кассирер (1874-1945) — немецкий философ-неокантианец. Его главным трудом стада «Философия символических форм» (1923-1929). Это выдающееся философское произведение представляет собой ряд взаимосвязанных исторических и систематических исследований, посвященных языку, мифу, религии и научному познанию, которые продолжают и развивают основные идеи предшествующих работ Кассирера.

Общим понятием для него становится уже не «познание», а «дух», отождествляемый с «духовной культурой» и «культурой» в целом в противоположность «природе». Средство, с помощью которого происходит всякое оформление духа, Кассирер находит в знаке, символе, или «символической форме». В «символической функции», полагает Кассирер, открывается сама сущность человеческого сознания — его способность существовать через синтез противоположностей.

Смысл исторического процесса Кассирер видит в «самоосвобождении человека», задачу же философии культуры — в выявлении инвариантных структур, остающихся неизменными в ходе исторического развития.

Э. Кассирер подчеркивал важность трансцендентального метода для осмысления историко-философского и естественнонаучного материала. В дальнейшем этот же метод был использован им при анализе гуманитарного знания, языка, искусства, политики, истории и т. п. Таким образом, Э. Кассирер значительно расширил традиционную для кантианства проблематику (критический анализ научных форм познания), дополнив ее философией культуры, которая включила в себя философию мифологии и религии.

Из многочисленных работ Э. Кассирера для исследователей религии наибольший интерес представляют: “Философия символических форм” в 3 тт. (1923-1929), “Эссе о человеке. Введение в философию человеческой культуры” (1944).

В области философии культуры Эрнст Кассирер на первый план (как и Г. Коген) выдвигал изучение роли языка в культуротворчестве — “критика языковых форм мышления”. Философская концепция Кассирера впервые прямо совпала с предметом философии культуры, которая понимается как продукт символической деятельности человека, в свою очередь опосредованный символикой речи.

Исходя из взаимообусловленности существа человека и культуры, Кассирер во “Введении в философию культуры” анализирует основные из существовавших в истории концепций человека и приходит к выводу, что “символ — ключ к природе человека”. “У человека между системой рецепторов и эффекторов, которые есть у всех видов животных, есть и третье звено, которое можно назвать символической системой.

Это новое приобретение целиком преобразовало всю человеческую жизнь. По сравнению с другими животными человек живет не просто в более широкой реальности — он живет как бы в новом измерении реальности”, — интерпретирует Кассирер кантовское видение культуры в природе, “как если бы” она имела нравственную цель. Кассирер подчеркивает различие между органическими реакциями и человеческими ответами. В первом случае на внешний стимул дается прямой и непосредственный ответ; во втором — ответ задерживается. Он прерывается и запаздывает из-за медленного и сложного процесса мышления. На первый взгляд, отмечает Кассирер, такую задержку вряд ли можно считать приобретением для человека. Однако средств против такого поворота нет в естественном ходе вещей. Человек не может избавиться от своего приобретения.

Он может лишь принять условия своей собственной жизни. “Человек, — пишет Кассирер, — живет отныне не только в физическом, но и в символическом универсуме. Язык, миф, искусство, религия — части этого универсума, те разные нити, из которых сплетается символическая сеть, сложная ткань человеческого опыта. Весь человеческий прогресс в мышлении и опыте утончает и одновременно укрепляет эту сеть.

Человек уже не противостоит реальности непосредственно, он не сталкивается с ней лицом к лицу. Физическая реальность как бы отдаляется по мере того, как растет символическая активность человека”. По Кассиреру человек, вместо того чтобы обратиться к самим вещам, постоянно обращен на самого себя. Он настолько погружен в лингвистические формы, художественные образы, мифические символы или религиозные ритуалы, что не может ничего видеть и знать без вмешательства этого искусственного посредника. Так дело обстоит не только в теоретической, но и практической сфере. Даже здесь человек не может жить в мире строгих фактов или сообразно со своими непосредственными желаниями и потребностями. Он живет, скорее, среди воображаемых эмоций, в надеждах и страхах, среди иллюзий и их утрат.

С этой точки зрения Кассирер предлагает уточнить и расширить классическое определение человека. По его мнению, вопреки всем усилиям современного иррационализма, определение человека как разумного животного ничуть не утратило силы. “Рациональность, — пишет Кассирер, — черта, действительно внутренне присущая всем видам человеческой деятельности. Даже мифология не просто необработанная масса суеверий или нагромождение заблуждений; ее нельзя назвать хаотичной, ибо она обладает систематизированной или концептуальной формой. С другой стороны, однако, нельзя характеризовать структуру мифа как рациональную”. Традиционная ошибка, по Кассиреру, состоит в том, что язык обычно отождествляют с разумом, хотя в таком определении часть предстает вместо целого.

Ведь наряду с концептуальным языком существует эмоциональный язык, наряду с логическим или научным языком существует язык поэтического воображения, присоединяется Кассирер к выводам Когена. Первоначально же язык выражал не мысли и идеи, но чувства и аффекты. И даже религия “в пределах чистого разума”, как ее понимал и разрабатывал Кант, — это тоже всего лишь абстракция. Она дает только идеальную форму того, что представляет собой действительная конкретная религиозная жизнь, полемизирует Кассирер уже и с Кантом, и с Когеном. Поэтому, по его мнению, “разум” — очень неадекватный термин для всеохватывающего обозначения человеческой культурной жизни во всем ее богатстве и многообразии, причем все это символические формы. “Вместо того, чтобы определять человека как animal rationale, — заключает Кассирер, — мы должны, следовательно, определить его специфическое отличие, а тем самым и понять новый путь, открытый человеку — путь цивилизации”.

Поскольку “наивная теория отражения” в познании лишилась почвы, постольку основные понятия всякой науки, по Кассиреру, рассматриваются уже не как пассивные копии данного бытия, а как самосозидающие интеллектуальные символы. Значит, каждый предмет “природы” — химический, биологический и т. п. — только особая точка зрения на действительность, а “понять различные методические направления знания при их признанном своеобразии и самостоятельности в единой системе — новая задача философской критики noзнания”.

Наряду с формами интеллектуального синтеза в процессе формирования сознанием “объекта”, который подчинен логическим законам, аналогично равнозначимые содержания возникают в искусстве, мифе, религии — своеобразных символических образованиях. Поэтому Кассирер считает, что уже для Канта в целостности трех “Критик” система “разума” оказалась слишком узкой. Тем не менее “коперниканский переворот”, с которого начал Кант, приобретает новый, более широкий смысл, когда относится не только к логической функции суждения, а ко всякому принципу духовного формирования. В свете основного принципа критического мышления — примата функции над предметом — необходимо понять, по Кассиреру: наряду с функцией чистого познания, равным образом функции языкового мышления, функции мифически-религиозного мышления и функции художественного созерцания. “Критика разума становится с этим критикой культуры, — заключает Кассирер. — Она пытается понять и показать, как всякое содержание культуры, поскольку оно является большим, чем чистое отдельное содержание, и основано на всеобщем принципе формы, имеет своей предпосылкой изначальный акт духа”.

“Бытие” понимается здесь поэтому не иначе, чем “деяние”. Такова “реальность” эстетическая, мифологическая, религиозная, как и естественнонаучная. При “критическом” рассмотрении бытие никогда не дано, а есть только задача. Различные продукты духовной культуры, язык, научное познание, миф, религия, искусство при всем своем внутреннем различии включены в единую великую проблематическую взаимосвязь и отнесены к общей цели — “пассивный мир простых впечатлений, которыми сначала пленен дух, переформировать в мир чистых духовных выражений”.

Не случайно, отмечает Кассирер, понятие “дух” со времен Декарта заменяется более емким понятием “сознание”, но как только Гегель сводит его к логике, систематика форм культуры становится невозможной. Поэтому Кассирер предлагает ввести в философию новый “логос” — принцип языкового мышления: “Критика языка и языковых форм мышления становится интегрирующей составляющей проницательного научного и философского мышления”.

В этом подходе к систематике форм культуры Кассирер развивает идеи Когена. Последний, правда, характеризовал специфику предметности науки, нравственности, искусства в их обусловленности типом речи — доминированием той или иной функции языка, т. е. использовал принцип “изначального происхождения” различных форм сознания индивида для структурирования существующей современной культуры. Кассирер же стремится дополнить структурно-логический анализ Когена рассмотрением культуры в историческом аспекте, что придает новое измерение и объемность неокантианской культурологии.

Главный вопрос, который возник на этом пути исследования, получил у Кассирера классическую неокантианскую формулировку: “Является ли мир мифа такого рода фактом, с каким можно сравнить мир теоретического познания, мир искусства, мир нравственного сознания”? Ведь с точки зрения традиционного идеализма мир мифа принадлежит не-бытию. Ценя заслугу Шеллинга в оживлении философского интереса к мифологии и стремлении ввести ее исследование в состав философии, Кассирер отмечает, что изучение мифа по мере “психологизации” философской мысли с середины XIX в. все чаще ведется методами психологии. И “систематическая проблема единства культуры” — центральная проблема философской системы Когена — вообще не ставится.

Однако Кассирер справедливо указывает, что если у Когена логика, этика, эстетика и утвердили себя каждая сообразно собственной форме в систематически обоснованной целостности философского знания, то лишь потому, что “все они смогли опереться на самостоятельный принцип „объективного" значения, который противостоит любому психологическому разрешению”— “психологизму” в философии. Мифу же до сих пор приписывается односторонняя субъективность, “иллюзорность” содержания сознания, которая часто усматривалась и в искусстве.

Однако для системы философии такого рода “отрицание отдельного члена угрожает целому, поскольку оно мыслится не как простой агрегат, а как духовно-органическое единство. И то, что миф и для самого себя обладает решающим значением, становится ясным, если вспомнить о происхождении основных форм духовной культуры из мифологического сознания. Никакая из этих форм не обладает с самого начала самостоятельным бытием и собственным четко очерченным обликом, а каждая предстает в образе какого-нибудь мифа”; формы познания, нравственности, техники, языка.

Для Кассирера поэтому вопрос о “происхождении языка” неразделимо связан с вопросом о “происхождении мифа”; понятия пространства, времени, числа он также рассматривает в их постепенном становлении из нерасчленимого единства мифологического сознания. Миф понимается, таким образом, как своеобразный способ духовного формирования, поэтому его генетические проблемы рассматриваются в связи с проблемами структуры культуры. (Критический вопрос “происхождения”, который Кант поставил для теоретического, этического и эстетического суждений, впервые перенес на область мифа и мифологического сознания Шеллинг.) Как и у Канта, у Кассирера это — вопрос не о психологическом происхождении, а о чистом существовании и содержании.

Миф у него является равно познанием, нравственностью, искусством как самостоятельный замкнутый в себе “мир”, который нельзя измерить взятыми извне масштабами ценности и действительности, а должно понять только в его внутренней структурной закономерности. По Кассиреру, миф подчинен своему способу строжайшей необходимости и имеет собственную реальность. Сама история народа является вторичной и производной от мифа. “Не историей народа, — пишет Кассирер, — определяется его мифология, а наоборот, мифологией определяется его история, — или, скорее, она не определяется, а она есть сама его судьба, его с самого начала выпавший жребий... Народ есть его мифология, которая обладает над ним внутренней властью и реальность которой проявляет себя... Через мифологию возникает язык народа... Миф оказывается своеобразной изначальной формой жизни”. Главное, миф впервые трактуется Кассирером как первичная, но и ныне не изжитая полностью форма культуры, с помощью которой структурируется жизнь народа. В мифе Кассирер видит ядро сознания человека, при посредстве которого исторически формируются и обособляются религия, наука, нравственность, искусство, право.

Однако и на стадии дифференциации культурных форм это ядро сознания продолжает существовать через образы мифа и унаследованную от него структуру языка. Миф как специфическая форма культуры живет в недрах сознания, пронизывает все другие формы культуры и оказывает на них влияние так же, как они влияют друг на друга, составляя все вместе сложно дифференцированную систему символических форм активного взаимодействия человека с миром.

В этом качестве философия Кассирера стала фундаментом современной культурологической мысли во всем диапазоне интерпретации символики культуры — от экзистенциализма до фрейдизма. Именно у Кассирера неогумбольдтианская лингвистическая школа заимствовала основополагающий принцип, согласно которому понятия суть не результат отражения объективной действительности, а продукты символического познания — познания, которое совершается при помощи символических форм (в данном случае языка) и полностью ими обусловлено.

Проблема человека в философии Э. Кассирера

Эволюция философского мировоззрения Эрнста Кассирера (1874—1945), обеспечившего себе в истории современной мысли почетное новаторское место трехтомной «Философией символических форм», делится в целом на два периода, каждый из которых, будучи в ретроспективном обзоре лишь частью всего наследия, представляет собой в проспективном восхождении вполне законченную и самодостаточную систему взглядов. Едва ли будет выглядеть преувеличением, если, подводя итоги этой академической «одиссеи» (по выражению самого Кассирера), мы зарегистрируем не одну, а, собственно, две философии: естественнонаучную и гуманитарную.

Так, с одной стороны, видим мы «марбургского» Кассирера, сначала ученика и ассистента Германа Когена, а впоследствии одного из лидеров школы; этот период, длящийся немногим больше двадцатилетия, отмечен интенсивной писательской деятельностью в трояком качестве филолога, историка философии и методолога. Кассирер — автор книги «Понятие субстанции и понятие функции» и фундаментального трехтомника «Проблема познания в философии и науке нового времени» (заключительный, четвертый том будет дописываться уже из второго периода) и Кассирер — филолог, редактор и издатель общепризнанно классических изданий Лейбница и Канта, считающихся до сих пор шедеврами немецкой филологии, дают в сочетании замкнуто-целостную картину философского мировоззрения, вполне солидного, чтобы занять подобающее место в справочниках и энциклопедиях.

Своеобразие этой «одиссеи» сказалось в том, что переход к новому мировоззрению проходил не под знаком бурного разрыва с прошлым (как это имело место, скажем, у Н. Гартмана, тоже некогда «марбуржца», вызывающе противопоставившего логике познания метафизику познания), а путем осторожного и постепенного расширения проблемного поля. Кассирер специально настаивал на этом обстоятельстве, как бы ища в нем залог единства всего диапазона своих философских построений; ситуация представлялась им так, как если бы дело шло просто о переключении единовластного «трансцендентального метода», испытанного в штудиях логических оснований естествознания, на различные доминионы культуры, и в первую очередь на весь ансамбль гуманитарных наук. Этот метод, позаимствованный у Канта, означен как «основной принцип критической мысли»; его формулировка без остатка сводится к подчеркиванию примата функции над предметом. Разумеется, Кассирер оговаривает при этом все неизбежные издержки, связанные со спецификацией принципа в различных сферах культуры; «принцип примата функции над предметом, — по его словам, — приобретает в каждой отдельной области новый вид и требует всякий раз нового и самостоятельного обоснования».

Так это выглядит на словах, в общей схеме предупреждения. На деле же, в конкретном расцвечивании принципа содержанием отдельных областей, ситуация, конечно же, выглядела совсем иначе. Издержки распухали в недоразумения; монолитный принцип, настоянный на строгой дисциплине математического естествознания, раздавался сплошными трещинами, из которых безудержно просачивалась контрабанда запретных узнаваний, так что «кантианцу», вздумавшему осилить умные интуиции неоплатоников и Шеллинга (например, в проблеме мифа, антикантианекой ab ovo), приходилось затрачивать немалые усилия и проявлять максимум логической изобретательности, чтобы явить высокую технику сочетания легендарно немецкой верности (deutsche Treue) Канту с разыгрывающейся на грани срыва всей системы влюбленностью в Платона или Лейбница и опасными связями с кэмбриджскими неоплатониками, романтиками, Вико, Гегелем, Гуссерлем и даже. . . Максом Шелером.

Как бы то ни было, предприятие по-своему удалось, и, несмотря на трудности перехода, рядом с законченным комплексом философии естественных наук появилась столь же цельная и гораздо более монументальная система культурфилософского мировоззрения. Кассирер второго периода, автор «Философии символических форм» и многочисленных работ на темы лингвистики, мифомышления, искусства, философии истории, политики, в каком-то смысле даже вытеснил свое «марбургское» прошлое, войдя в историю западной философии как «пионер философии символизма» (выражение С. Лангер).

Есть нечто странное, симптоматически странное в судьбе этого философа, которому после десятилетий безукоризненно академической работы в сфере логики и методологии научного знания довелось посмертно прослыть «последним из немецких гуманистов». Парадокс, достойный внимания: подобной оценки не удостоился ни один из тех современников Кассирера, которые ex professo наращивали себе философскую карьеру на стилистических возможностях «судьбы человека», презрительно третируя всякое проявление академизма в терминах бесчеловечности. Все-таки не им, экспертам по части «заброшенности», «ненадежности» и «страха», суждено было удостоиться титульной грамоты гуманизма; судьбе угодно было вручить ее одному из тех, кто зарекомендовал себя в качестве солиднейшего адепта «неосхоластики».

Парадоксальность ситуации смягчается в некотором роде ее типичностью; наше время не раз демонстрировало аналогичные рокировки. Следовало бы постепенно привыкать к странным сюрпризам смещения — смещения крайних перспектив, когда, скажем, пути богословия приводят (через промежуточное звено культурпротестантизма) к явному атеизму, а наука в ряде случаев транспарирует sui generis религиозностью. И если сегодня мало кого уже смущает диалектическая ирония этих перестановок, где оказываются возможными теологи, диспутирующие на тему «Жил ли Иисус?» или подхватывающие лозунг о «смерти бога», а с другой стороны, появляются ученые, усматривающие в углублении научных тем проблески религиозных откровений, то случай превращения недавнего «сциентиста» в «гуманиста» должен выглядеть на этом фоне достаточно скромно и по-своему естественно.

Впрочем, скромность превращения (или обращения) Кассирера обошлась не без живописности. Случилось так, что в марте 1929 г. в Давосе он должен был совместно с Хайдеггером руководить университетским семинаром. Уже с первых лекций занятия приняли форму прямой полемики между обоими философами. Характер полемики не в последнюю очередь обостряло то обстоятельство, что Кассирер, уже признанный мэтр университетских кругов, совсем недавно выпустил в свет последний том «Философии символических форм», посвященный феноменологии познания в строго научном смысле, тогда как мало известный еще Хайдеггер немногим ранее издал свою книгу «Бытие и время», исходящую из диаметрально противоположных предпосылок. Налицо была очевидная контроверса, где академическая научность столкнулась с философией человеческого существования, и, казалось бы, именно здесь бесчеловечному сциентизму должен был быть нанесен удар со стороны профессионального человековедения.

События разыгрались непредвиденно: Кассиреру пришлось защищать человеческое существование от унизительно пораженческого острословия философа экзистенциализма. «Заброшенности» (Geworfenheit) человеческого бытия в мире он противопоставил человеческую жизнь в культуре, культурой и для культуры. Характерно, что первый вопрос, заданный им Хай-деггеру, касался места человеческой свободы в философии существования, как характерно и то, что именно он свел тему дискуссии с обуждения кантонской философии, предложенного было Хайдеггером, к обсуждению вопроса о сущности человека («Was ist der Mensch?»). Полемика, как и следовало ожидать, закончилась вничью; каждый из участников остался при своих убеждениях, но значимость этой встречи котировалась не протоколом вопросов и ответов, а особой атмосферой столкновения, ее, если угодно, символичностью. Настроение Кассирера, радикальнейший этос его позиции через год с лишним выразил Гуссерль в словах о «погрязшем в предрассудках и одержимом разрушительным психозом поколении, которое и слышать ничего не хочет о научной философии».

Это была тяжба о человеке, выросшая в две непримиримо контрастные имагинации: человека-творца и человека-твари («дрожащая тварь» Достоевского); символическая чеканка культурного космоса прокинулась жуткой тенью страха, страха-тоски, во всем объеме непереводимой Angst претендующей на центральное место в трансцендентальной таблице категорий.

Путь Кассирера к проблеме человека был отмечен отнюдь не только стрелками чисто академических интересов. Подлинным путеводителем оказалась здесь сама жизнь, вступившая в зону социальных катастроф и потрясений.

Социальный итог давосского семинара четко определил начала и концы полемики обоих философов ровно четыре года спустя, с приходом к власти в Германии режима национал-социализма. Разрешение спора обернулось новым парадоксом: апологет «бесчеловечной» научности вынужден был спасать свою жизнь бегством (сначала в Швецию, а потом в Америку), и этот жест бегства выразительно скрестился с другим жестом: вскинутой в нацистском приветствии руки новоиспеченного ректора Фрейбургского университета и родоначальника философии человеческого существования.

Именно перипетии личной судьбы, прямо сопряженные с судьбой европейского человечества, вынудили Кассирера к своеобразной переоценке ценностей. Теперь он полностью переключает внимание на «опыт о человеке». Снова и по-новому вырастает перед ним вопрос о понятии, сущности и назначении философии. С этого вопроса он когда-то начинал свою философскую «одиссею», и тогда ответ, предложенный им, вполне соответствовал ровным и сосредоточенно кабинетным вехам его карьеры: студент, ассистент, приват-доцент, профессор, ректор.

Следующей вехой стало изгнанничество. «Годы учения» сменились «годами странствий». И если «ученик» осваивал сущность философии в чисто теоретических штудиях Декарта, Лейбница или Канта, то пафос «странника» пульсировал срывающимися нотками этики. Рядом с теоретическими парадигмами возникла новая парадигма: личность Альберта Швейцера. В докладе Кассирера, озаглавленном «Понятие философии как философская проблема» и прочитанном в Гетеборгском университете в 1935 г., с предельной ясностью и даже с неприсущей философу резкостью запечатлен симптом перехода к проблеме человека. Кассирер цитирует Швейцера:
философия по своему призванию есть путеводитель и страж разума; она должна готовить нас к борьбе за идеалы, лежащие в основании культуры.

«Но в час гибели сторож смежил очи, он, назначенный нести вахту над нами». «Я думаю, — продолжает Кассирер, — что все из нас, кто в последние десятилетия трудился на поприще теоретической философии, заслуживают в некотором смысле этот упрек Швейцера; я не исключаю самого себя и не прощаю этого самому себе»5. И почти одновременно с этим прозвучало еще одно признание, еще один трагический склик двух последних классиков большой философии. Гуссерль: «Философия, как наука, как серьезная, строгая, аподикитически строгая наука,—отоснившийся сон (der Traum ist ausgetraumt)» .
Пробуждение в действительность настигло как выстрел. Оставалось нести вахту, что значило: искать человека наперекор всему.

Философская антропология, разработке которой Кассирер посвятил последние годы жизни, могла бы условно считаться третьим периодом в эволюции его мысли, хотя, по существу, она все еще примыкает ко второму периоду. Ей недостает тех признаков законченности и монолитности, каковые присущи натурфилософскому и культурфилософскому мировоззрению Кассирера;
по сравнению с «Философией символических форм» она выглядит как скетч, монументальный набросок, эссе. «Эссе о человеке» («An essay on man») —такова ее единственная по систематичности изложения форма. В остальном она изживалась в виде статей, курсов лекций и черновиков.

В архиве Кассирера сохранились многочисленные заметки к курсу по истории философской антропологии, прочитанному в Швеции в 1939—1940 гг. Интересно отметить также материалы к 4-му тому «Философии символических форм». Они озаглавлены: «К метафизике символических форм», что само по себе выглядит достаточно неожиданным для испытанного кантианца. Из написанных двух глав одна касается проблемы жизни и духа в современной философии, другая рассматривает символ как основную проблему философской антропологии. Этот ненаписанный 4-й том, надо полагать, и лег в основу английской книги Кассирера «Эссе о человеке», которая по его замыслу должна была находитья приблизительно в таком же отношении к «Философии символических форм», в каком «Пролегомены» Канта находятся к «Критике чистого разума».

Задача, впрочем, была существенно расширена, и краткая Selbstdarstel-lung оказалась не просто конспективной интуицией системы, а своеобразной модуляцией этой системы в антропологическую тональность. Если «Философия символических форм» охватывала общую теорию духовных форм выражения на материале культурной специфики этих форм в сферах языка, мифа, религии, искусства и науки, то «Эссе о человеке» явилось новым синопсисом этой же теории в ракурсе предельной конкретизации ее тем в фокусе человеческого существования.

Говоря логически, genus proximum и differentia specifica символических форм были подведены sub specie hominis.Прежде чем перейти к последней точке зрения, необходимо вкратце обозреть «ближайший род» и «видовое различие» теории, т. е. общий контур «Философии символических форм». Первый набросок этой книги восходит, по признанию Кассирера, к логико-методологической тематике «Понятия субстанции и понятия функции». Теперь, обращаясь от структуры математического и естественнонаучного мышления к проблемам гуманитарного (geistes-wissenschaftlicher) порядка, он с самого же начала подчеркивает недостаточность общей теории познания и намечает решительное ее расширение до всего многообразия форм «понимания» мира, где каждая из форм осмысляется сообразно собственной автономной специфике. Речь идет, стало быть, о создании «морфологии» духа или новом применении трансцендентального метода, где предметом его является уже не только объективность научного познания, но и сфера чистой субъективности мира культуры. Ибо наряду с формой интеллектуального синтеза, созидающего систему научных отношений, целостность духовной жизни содержит, по Кассиреру, и другие формы синтеза, которые, будучи также способами «объективации», или средствами подведения индивидуального под общезначимое, достигают своей цели иными, внелогическими путями.

Логика мыслится Кассирером как переменная величина изначальной функции сознания; наряду с ней существуют и другие, отличные от нее величины той же функции. При этом саму функцию следует понимать не как пассивное выражение наличного, а как самостоятельную духовную энергию, благодаря которой наличное только и может получить «значение».Это правомерно в отношении как научного познания, так и искусства, мифа, религии. Образные миры последних суть порождения специфических функциональных актов. И если их символические оформления не однородны с интеллектуальными символами, то в обоих случаях имеет место равноценность духовного происхождения. «Они, — говорят Кассирер, — не различные способы, открывающие духу нечто в себе действительное, но пути объективации, т. е. самооткровения духа. Понять искусство и язык, миф и познание в этом смысле — значит выявить в них общую проблему, приводящую к общей философии гуманитарных наук».

Такой общей проблемой оказывается единство символической функции, творящей отдельные формы культуры путем преобразования пассивного мира простых впечатлений в мир чистого духовного выражения. В этой функции «впервые доподлинно различаются духовное и чувственное сознание.

Впервые здесь вместо пассивной отданности какому-то внешнему бытию появляется самостоятельная чеканка этого бытия, благодаря которой оно выступает перед нами в различных сферах и формах действительности. Миф и искусство, язык и наука в этом смысле суть чеканщики бытия». Поэтому проблема культуры сводится всецело к отысканию формообразующего принципа и специфики его проявления в различных формах культурного бытия. Действительность всегда символична, и философией действительности может быть только философия символических форм. Вопрос же о том, есть ли реальность помимо символа, Кассирер считает «неуместным».

Таков общий теоретический базис, фундирующий концепцию в целом. Далее начинается спецификация. Три тома книги Кассирера посвящены соответственно феноменологии языка, мифа и познания как такового.

Для понимания специфики этих форм Кассирер вводит крайне важное понятие «индекса модальности». Речь идет о том, что культура, будучи целостным организмом, включает в себя одновременное единство и различие творимых форм. Каждая отдельная форма — без ущерба для специфики — принадлежит всегда некоей смысловой целостности. «Индекс модальности», присущий каждой форме отношений, указывает на специфику их функциональной связи, поскольку каждая такая связь (язык, миф, искусство, наука и т. д.) обладает собственным конститутивным принципом, налагающим, по выражению Кассирера, «как бы свою печать на все особенные структуры».

Так, например, «единство мира» отнюдь не является только прерогативой научного познания; по-своему конституируют его и язык и миф. Проблемы пространства, времени, числа и т. д. также общи для всех этих форм, как общи и категории (причинности, цели и т. д.). Здесь ярче всего проявляется единство становления культурного космоса. Но Кассирер предостерегает от некритического восприятия этой «общности». Последняя значима лишь в моменте качества; между тем перечисленные понятия строго различаются в модальном отношении; каждое из них помечено различным «индексом модальности». Всякое пренебрежение этим «индексом» чревато всевозможными искажениями вплоть до абсурдных извращений сути дела. Так, иной физик морщится, слыша о «мифическом пространстве», полагая, что «пространство» только физико-математическое понятие и, стало быть, понятно только физику либо математику. Бессмысленность такого рода мнений равносильна бессмысленности вывода, отрицающего, по остроумному сравнению Г. Шпета, ценность почтовой посылки на том лишь основании, что существует ценность посылки силлогизма. Кассирер особенно подчеркивает значимость «индекса модальности» (этого, говоря словами Аристотеля, топоса общих категорий) в осмыслении единства символических форм. Единство мира культуры — в многообразии этого мира, и чем богаче явлено многообразие, тем сильнее связано оно в единстве.

Таким образом, центральная проблема «Философии символических форм» сводится к вопросу о возможности (quid juris) культуры вообще. «Критика разума, — по словам Кассирера, — становится критикой культуры» . Переход к философской антропологии требовал новой постановки вопроса; критика культуры оставалась бы непроясненной в самих ее предпосылках без трансцендентального анализа «субъекта» культуры. Книга Кассирера «Эссе о человеке» носит характерный подзаголовок: «Введение в философию человеческой культуры». Но это и есть в прямом смысле введение в «Философию символических форм». Фактически Кассиреру пришлось писать это введение в систему после самой системы, но логически оно предшествует системе и обусловливает ее.

Что есть человек? Вопрос равносилен вопросу: как возможен человек? Кассирер открывает проблему темой «кризиса человеческого самопознания» («the crisis in man"s knowledge of himself»).

Рост знаний, непрекращающаяся дифференциация культурного созидания, являющаяся, с одной стороны, источником величайшего прогресса, обернулась, с другой стороны, негативной тенью этого прогресса, или катастрофическим ростом человеческого самоотчуждения. В европейской философии первой половины XX в. эта ситуация была с особенной силой отмечена Максом Шелером в попытке построения универсально осмысленной философской антропологии.

Применяя к существующим антропологическим теориям метод редукции и радикального усмотрения сущности, Шелер наткнулся на простейший и оскорбительный в своей ясности факт: «Человек есть нечто столь обширное, пестрое, многообразное, что все известные его определения вряд ли могут считаться удачными» Кассирер в полной мере исходит из шелеровского диагноза.

По его мнению, каждое философское мировоззрение, пытавшееся определить единство и однородность человеческой природы, было обречено на логическую ошибку «часть вместо целого», сводя сущность человека к тем или иным ее проявлениям. «В итоге наша современная теория человека утратила свой интеллектуальный центр. Взамен мы достигли полной анархии мысли... Реальный кризис проблемы означился с того момента, как перестала существовать центральная сила, способная направлять все индивидуальные усилия.

Тем не менее первостепенная важность проблемы была прочувствована во всей совокупности различных ветвей познания и исследовательской работы. Но при этом исчезла сама возможность апелляции к некоей авторитетной инстанции. Теологи, ученые, политики, социологи, биологи, психологи, этнологи, экономисты — все подступали к проблеме с собственных точек зрения. Сочетать или соединить все эти частные аспекты и перспективы не было никакой возможности. . . Такова странная ситуация, в которой находится современная философия» . Даже классическое определение человека как animal rationale (рациональное животное) представляется Кассиреру односторонним и неудовлетворительным. Рациональность, будучи одной из наиболее существенных черт человеческой природы, отнюдь не исчерпывает ее в целом.

Человеку не в меньшей степени присуща иррациональность: наряду с интеллектуальными формами деятельности он изживает потенции, которые никак не охватываются с рациональной точки зрения. Таковы формы мифа, искусства и религии, отчасти языка, и поэтому «разум является весьма неадекватным термином для понимания форм человеческой культурной жизни во всем их богатстве и разнообразии»

Выход из этого запутанного лабиринта Кассирер находит в понятии символа. Поскольку все формы человеческого познания и деятельности суть символические формы, то единственно полным определением человека может быть характеристика его как animal symbolicum (символическое животное). Это определение, по мысли Кассирера, выступает в качестве исходного пункта исследования проблемы культуры; оно — нить Ариадны, способная вывести нас из массы бессвязных и противоречивых фактов, накапливаемых усилиями различных эмпирических наук.
Первоначальное согласие с Шелером оборачивается здесь решительным расхождением. По Шелеру, корень бедствий философской антропологии следует искать именно в символизме. Символическая форма, будучи условным образом реальности, закрывает нам доступ к самой этой реальности, а то и вовсе упраздняет ее. Уже в кантовской критике познания очевиден этот излом; «вещь в себе», выступавшая в начале «Критики чистого разума» как реальное нечто (не в категориальном смысле, а трансцендентно), трансформируется впоследствии в отрицательно мыслимый категориальный предел, изолирующий познание от непосредственного контакта с реальным миром. Шелер резко отвергает эту точку зрения. «Дух, согласно Шелеру, способен познать предметы мира в их собственном бытии, не в утилитарных целях и не под давлением различного рода инстинктивных потребностей, а ради самих вещей».

Но познать вещь в ее собственном бытии возможно не иначе как через десимволизацию вещи, т. е. очищение ее от всяческих человеческих установлений, или символических форм. Путь познания ведет от символов к вещам (феноменологическое «Zu den Sachen selbst!»), от концептуальных суррогатов предмета к чистой предметной интуиции; таково, по Шелеру, требование «радикальнейшего эмпиризма», силящегося осуществить проект бергсоновской метафизики как «науки, претендующей на то, чтобы обходиться без символов», путем более строгих процедур, выдвинутых в гуссерлевской феноменологии.

Позиция Кассирера диаметрально противоположна. Принцип познания, сформулированный им еще в марбургский период и пронесенный через всю дальнейшую философскую эволюцию, раз и навсегда исключает возможность познания самого предмета. «Мы познаем не предметы — это означало бы, что они раньше и независимо определены и даны как предметы, — а предметно». В переносе на культурфилософскую и антропологическую проблематику указанный принцип полностью сохраняет свое значение.

Между человеком и миром не может быть никакой непосредственной связи; человек творит мир посредством символов, и этим кругом очерчивается миссия его жизни. Он — узник мира образов, сотворенных им самим, и всякая попытка выхождения за пределы этого мира квалифицируется Кассирером как «философская мистика», пребывающая «в раю чистой непосредственности». Но философия и наука в строгом дискурсивном смысле слова «не способны определить всебе бытие человеческой природы вне явлений.

Они не могут достичь познания сущности человека без рассмотрения человека в культуре, в зеркале культуры; не могут они и опрокинуть это зеркало, дабы увидеть, что скрывается за ним».
Предпосылкой такого заключения является основополагающий для всей философии Кассирера тезис о необходимости противопоставления всякому субстанциональному подходу к явлениям функционального подхода. Дефиниция «сущности» человека, по его словам, может быть только функциональной. Это значит:
человека невозможно понять посредством какого-либо имманентного принципа, конституирующего его метафизическую сущность, ни тем более с помощью эмпирического рассмотрения тех или иных врожденных способностей.

Сущность человека исчерпывается кругом его деяний, важнейшими конституентами коего являются язык, миф, религия, искусство, наука и история. Но если так, то подлинной философией человека может быть только философия, проникающая в структуру каждой из этих форм и мыслящая их в ракурсе органической целокупности. Итог этого введения в философию человеческой культуры сформулирован с исключительной ясностью: «Человеческая культура, взятая в целом, может быть описана как процесс прогрессивного самоосвобождения человека»

«Философия символических форм» и есть фундаментальная попытка такого описания: человеческое самоосвобождение представлено в ней богатейшей градацией восходящего символотворчества — от мимики жеста до теории групп и релятивистской механики. Нам остается критически осмыслить ее и определить ее значимость с точки зрения интересующей нас темы. Рамки статьи вынуждают опустить более подробный критический анализ концепции20; мы ограничимся одним вопросом первостепенной важности: вскрыта ли загадка культуры (следовательно, и человека) в «Философии символических форм»?

С формальной точки зрения теория Кассирера по-своему исчерпывает проблему. Ее цель, сводящаяся, по словам самого Кассирера, к разграничению морфем и идиом грамматики символической функции и структуральному анализу функционирования каждой из них в установленных пределах, в значительной мере осуществлена. Итог продемонстрировал впечатлительную картину:
автор как бы проводит читателя по выставочному залу выразительных форм человеческой культуры — от наиболее примитивных до предельно утонченных и сложных. Исследование Кассирера на этом и заканчивается; впрочем, сам философ не ставил себе иной цели, кроме основательной и по возможности полной инвентаризации культурных форм.

Но здесь и возникает вопрос:
сводится ли культура вся без остатка к этим формам? Разумеется, принцип формы играет первостепенную роль, и несомненной заслугой Кассирера является энергичное подтверждение старого правила: forma dat esse rei (форма дает вещи бытие); в этом пункте правомерна и оправданна его критика ряда философских доктрин, жертвующих формой ради всяческих «порывов» и «потоков». Но форма — эйдос (близость Кассирера к платонической традиции здесь несомненна), эйдос же есть вид. Вид чего?— к этому и сводится вопрос. Иначе: культура, как градация символических форм, как «эмблематика смысла» (выражение А. Белого), может ли быть ограничена во всей ее значимости только формами и эмблемами?

История науки, справедливо замечает Кассирер, неоднократно свидетельствует о том, какую роль может играть в решении проблемы нахождение ясной и четкой формулы. Но формула — эмблема, и, следовательно, эмблема чего-то. Это подчеркивает и сам Кассирер. «Всякое отдельное явление,— пишет он, — ,репрезентирует" вещь (имеется в виду не эмпирическая вещь, а сущность. — К. С.}, никогда, будучи отдельным, не совпадая с нею. В этом смысле. . . ,явление" по необходимости указывает через самого себя и есть „явление чего-то". Но это.что-то" не означает нового Абсолюта, онтически-метафизического бытия».

Что же в таком случае «оно» означает? Преодоление метафизики (хотя это преодоление оспорили бы у Кассирера не только Лейбниц, но и бывший единомышленник Кассирера по Марбургу — Николай Гартман) составляет пафос всей «Философии символических форм»; метафизику заменяет здесь другая маска Абсолюта, на этот раз не онтическая, а чисто логическая. И, стало быть, «что-то» здесь уже не ens reale схоластической философии, а единство математической функции. Явление есть явление связи, выраженной в функции, и оно «есть» лишь в той мере, в какой указывает на эту функцию. На что же тогда указжет сама функция или явление чего «есть» она в свою очередь? Разумеется, с математической точки зрения вопрос лишен смысла, ибо функция тождественна себе и как таковая она «значит», а не «есть». Но вопрос ставится именно не с математической точки зрения, а с философской.

Математика — одна из символических форм культуры, и какой бы совершенной парадигмой для других культурных форм она ни была, значимость ее столь же автономна и, следовательно, ограничена, как и значимость всех остальных форм. Ее «индекс модальности» не распространяется на весь ряд; в противном случае Кассиреру, критикующему Фосслера и Кроче за сведение лингвистики к эстетике, пришлось бы критиковать и самого себя за сведение философии к математике. Но, сделав первый шаг, он не удержался от второго. Вторым шагом стало сведение реальности к символу и объявление ее вне символа неуместной мистикой. Итог не преминул сказаться:
возмездие неуместной реальности настигло автора «Философии символических форм» не только извне, в чудовищных социальных потрясениях, нависших угрозой уничтожения культурных форм, но и изнутри, подрывая сам фундамент стройно возведенной системы.
Что есть символическая форма? Она — негатив, требующий проявки (Гёте называет ее стеклом); она—сплошное «сквозь».

Так, сквозь стекло видим мы солнце, но солнце не «формализуется» в стекле; говоря дидактически, стекло для солнца и вовсе не солнце в стекле. Гипостазируя форму, должны бы мы были и книгу свести к набору букв. С формальной точки зрения «Фауст» есть совокупность бесконечных комбинаций 26 букв немецкого алфавита. Установив это, формалист может искусно изыскивать законы этих комбинаций (и да пребудет ослепительным предметом его зависти «Великое Искусство» каталанского трубадура и фантаста Луллия!). Толщи доскональнейших исследований лягут в основание науки о «Фаусте» — споры, симпозиумы, конгрессы, быть может. А «Фауст» — невпрочет.

Невпрочет и культура в «Философии символических форм». А что, если и мир — книга! Такая метафора ведь вполне допустима. Ведь не только Байрон и Галилей сходились в ее признании, но и формалистам она не чужда вовсе. Больше того, удобна. Правда, они предпочли бы сказать «текст», а не «книга», но это вопрос вкуса. Как же читается этот текст? Высокое право читать явления по слогам санкционировано 30 «Пролегоменами» Канта. Что же, и этому есть свое время, но неужели философия, имеющая за собой опыт тысячелетий, должна была променять «Афинскую школу» на школу ликбеза, скромно означив это достижение как «коперниканский подвиг»?

«Трагедия культуры», ставшая «притчей во языцех» современной западной философии (ей посвятил и Кассирер главу в одной из последних своих книг, изданных в эмиграции), оказалась трагедией неумения беглого чтения знамений времени. Темп социальных событий намного опередил ценз грамотности культурфилософов, читающих по слогам (а то и буквам) текст, требующий быстрого прочтения.

Фридрих Якоби высказал однажды прекрасную мысль о том, что в человеческой природе есть «эластичные места» для правды. Быть может, именно эти «места» вынудили автора «Философии символических форм» заблаговременно оговорить цель и задачу своих исследований как только грамматику культуры. В такой ограничительной презумпции возражения принимают формальный и имманентный характер на общем фоне признания «Философии символических форм» как едва ли не самой значительной попытки подхода к человеческой культуре в западной философии XX в.

Ценность ее в том прежде всего, что она академически строго разъяснила модальные различия общих культурных форм. Но пафос изложения не умещается в пределах грамматики, и поскольку насущным остается вопрос о смысле символических форм, то сам этот смысл явно или (чаще) в подтексте сводится к грамматике и замуровывается в наличности форм. Между тем природа символической формы в ее указательности на другое; по Кассиреру, это «другое» есть единство функции образования самой формы, и, следовательно, символ всегда указывает на себя, точнее, на грамматические правила своего функционирования. Еще один шаг — и мы оказываемся в зоне абсурдности, где буквенные комбинации «Фауста» указывают на правила их образования (при условии, что за правилами таится не правда «Фауста», а его неуместность). На что же указывают буквенные комбинации самой «Философии символических форм»?

Философская антропология Кассирера не вышла в итоге за пределы грамматики человеческого бытия. Спору нет: обучение грамоте всегда предпочтительнее безграмотного упоения «последними вещами», и в этом отношении образ «символического животного» выглядит неизмеримо выше и благороднее, чем образ экзистенцчеловека, испытывающего профессиональное чувство «тошноты» в ребяческой тональности «героического пессимизма». Беда в том, что само обучение грамоте оказалось запоздало неуместным; буквенные комбинации «Фауста» неожиданно скомбинировались в. . .фауст-патрон, нацеленный не только на формы культуры, но и на само понятие человечности, и грамматика обнаружила вдруг трагическое бессилие там, где требовалось знание уже не грамматики, а стилистики.

Используемая литература.

1Белик А.А. Культурология. Антропологическая теория культур М.: 1999

2Типология культуры // Антология исследований культуры т. . Интерпретация культуры. Спб.: Универс. книга 1997.

3В. М. Розин. Культурология. М.: Форум. // Инфра-М, 1998.344стр.

4Т.Ф. Кузнецова, В. М. Межуев и др. Культура: теории и проблемы. М.: Наука, - 1995 г.

5Культурология в вопросах и ответах.// Под редакцией Г.В. Драча, Ростов на Дону, Феникс, - 1997 г., 480 стр.

6Полищук В. И. Культурология. М.: Гардарика, 1998 г., 446 стр

7Пигалёв А. И. Культурология. Волгоград: 1999 г.. 420 стр.

8Есин А.В. Введение в культурологию. М., Академия, 1999г,216стр.

9Хоруженко К. М. Культурология. Энциклопедический словарь. Феникс, 1997 г., 640 стр.

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО ПО ОБРАЗОВАНИЮ

Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования

«ЧИТИНСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

Гуманитарно-технический колледж

Контрольная работа

по дисциплине: Культурология

Выполнил: ПРЗк-09

Басова И.Ю.

Проверил:

1.Культурологические взгляды Э. Кассирера

2.Используемая литература

КАССИРЕР ЭРНСТ - немецкий фи-ло-соф, пред-ста-ви-тель мар-бург-ской шко-лы нео-кан-ти-ан-ст-ва.

Учил-ся в университетах Бер-ли-на (с 1892 года у Г. Зим-ме-ля) и Мар-бур-га (1896-1899 годы, у Г. Ко-ге-на). При-ват-до-цент Бер-лин-ско-го (1906-1919 годы) и профессор Гам-бург-ско-го (1919-1933 годы, рек-тор в 1930-1933 годах) университетов. С 1933 года в эмиг-ра-ции в Окс-фор-де (Ве-ли-ко-бри-та-ния), в 1935-1941 годах в Гё-те-бор-ге (Шве-ция). Профессор Йель-ско-го (1941-1944 годы) и Ко-лум-бий-ско-го (с 1944 года) университетов (США). В 1-й пе-ри-од твор-че-ст-ва за-ни-мал-ся ис-то-рическими и ло-гическими ас-пек-та-ми тео-рии по-зна-ния, ори-ен-ти-ру-ясь на фи-лософские про-бле-мы ес-те-ст-во-зна-ния. Во 2-й пе-ри-од (1919-1933 годы), вый-дя за тра-диционные рам-ки нео-кан-ти-ан-ст-ва, соз-дал ори-ги-наль-ную фи-ло-со-фию куль-ту-ры. В позд-ний пе-ри-од об-ра-тил-ся к про-бле-мам фи-лософской ан-тро-по-ло-гии и со-ци-аль-ной фи-ло-со-фии.

В сочинении «Про-бле-ма по-зна-ния в фи-ло-софии и нау-ке Но-во-го вре-ме-ни» («Das Er-kennt-nisproblem in der Philosophie und Wis-senschaft der neueren Zeit», Bd 1-4, 1906-1957 годы) Кассирер рас-смат-ри-вал фор-ми-ро-ва-ние фун-даментальных на-учных по-ня-тий в об-щем куль-тур-но-ис-то-рическом кон-тек-сте эпо-хи, ус-та-нав-ли-вая взаи-мо-связь ме-ж-ду ес-тественно- на-учным тео-рия-ми и гос-под-ствую-щи-ми тео-ло-гическими и ме-та-фи-зическими воз-зре-ния-ми. Вслед за Г. Ко-ге-ном и П. На-тор-пом Кассирер уст-раня-ет из кан-тов-ской сис-те-мы по-ня-тие «вещь в се-бе»: «мно-го-об-раз-ное» опы-та соз-да-ёт-ся са-мим мыш-ле-ни-ем, со-от-вет-ст-вен-но про-стран-ст-во и вре-мя пред-ста-ют уже не как «транс-цен-ден-таль-ные фор-мы со-зер-ца-ния», а как из-на-чаль-ные об-ще-зна-чи-мые мыс-ли-тель-ные фор-мы, со-став-ляю-щие струк-ту-ру чис-то-го (т. е. ап-ри-ор-но-го) мыш-ле-ния (на-ря-ду с по-ня-тия-ми чис-ла, ве-ли-чи-ны, кау-заль-но-сти, взаи-мо-дей-ст-вия и т. д.). Ис-то-рический под-ход рас-про-стра-ня-ет-ся не толь-ко на со-дер-жа-ние по-ня-тий, но и на ка-те-го-ри-аль-ные струк-ту-ры рас-суд-ка.

В главном тру-де ран-не-го пе-рио-да - «По-ня-тие суб-стан-ции и по-ня-тие функ-ции. Ис-сле-до-ва-ние фун-да-мен-таль-ных во-про-сов кри-ти-ки по-зна-ния» («Substanzbegriff und Funktionsbegriff. Untersuchungen über die Grundfragen der Erkenntniskritik», 1910 год) об-раз-цом фор-ми-ро-ва-ния по-ня-тий для Кассирера стал про-цесс об-ра-зо-ва-ния ря-дов в ма-те-ма-тических функ-ци-ях. Кассирер под-верг кри-ти-ке он-то-ло-гизм и «суб-стан-циа-лизм» в тео-рии об-ра-зо-ва-ния по-ня-тий, имея в ви-ду пре-ж-де все-го ари-сто-те-лев-ско-лок-ков-скую сен-суа-ли-стическую «тео-рию от-ра-же-ния», ко-то-рая ос-тав-ля-ла на до-лю по-знаю-ще-го субъ-ек-та лишь пас-сив-ное вос-при-ятие впе-чат-ле-ний и их по-сле-дую-щую об-ра-бот-ку пу-тём аб-ст-ра-ги-ро-ва-ния. По-ня-тию «впе-чат-ле-ние» (Eindruck) - основному по-ня-тию тео-рии от-ра-же-ния - Кассирер про-ти-во-пос-тав-ля-ет по-ня-тие «вы-ра-же-ние» (Ausdruck), под-чёр-ки-вая твор-че-ски ак-тив-ное фор-ми-ро-ва-ние «кар-ти-ны ми-ра» че-ло-ве-че-ским соз-на-ни-ем.

Главный труд 2-го пе-рио-да - «Фи-ло-со-фия сим-во-ли-че-ских форм» («Phi-losophie der symbolischen Formen», Bd 1-3, 1923-1929 годы, русский перевод 2002 года). Здесь тра-диционный кан-ти-ан-ский во-прос «как воз-мож-но по-зна-ние?» транс-фор-ми-ру-ет-ся у Кассирера в во-прос «как воз-мож-на куль-ту-ра?». По-сколь-ку ло-гическая фор-ма те-ря-ет ста-тус выс-ше-го уни-вер-саль-но-го кри-те-рия, воз-ни-ка-ет не-об-хо-ди-мость в но-вом все-об-щем прин-ци-пе, ко-то-рый объ-е-ди-нял бы все фор-мы куль-ту-ры («фор-мы вы-ра-же-ния твор-че-ской энер-гии ду-ха»). Та-кой прин-цип Кассирер на-хо-дит в «сим-во-ли-че-ской функ-ции». Она пред-став-ле-на во всех этих фор-мах - в сло-вах и вы-ра-же-ни-ях язы-ка, в кон-ст-рук-ци-ях ми-фо-ло-гического мыш-ле-ния, в прит-чах и ал-ле-го-ри-ях ре-ли-гии, в об-раз-ах и ме-та-фо-рах искусства, в по-ня-ти-ях и фор-му-лах нау-ки. В «сим-во-ли-че-ской функ-ции» Кассирер ви-дит сущ-ность че-ло-ве-че-ско-го соз-на-ния: в зна-ке оно пре-ры-ва-ет своё не-пре-рыв-ное те-че-ние, яв-ляя внут-рен-нее иде-аль-ное со-дер-жа-ние че-рез внеш-ний, чув-ст-вен-но ощу-щае-мый ма-те-ри-аль-ный суб-страт, при-чём са-мо при-да-ние зна-че-ния - не про-сто фик-са-ция го-то-во-го смыс-ла, а его со-зи-да-ние, со-тво-ре-ние; чув-ст-вен-ная еди-нич-ность, не пе-ре-ста-вая быть та-ко-вой, яв-ля-ет соз-на-нию все-об-щее и мно-го-об-раз-ное смы-сло-вое со-дер-жа-ние. Фун-даментальная функ-ция соз-на-ния осу-ще-ст-в-ля-ет-ся в трёх основных фор-мах, ко-то-рые в он-то- и фи-ло-ге-не-тическом пла-не яв-ля-ют-ся фа-за-ми её эво-лю-ции, - в функ-ци-ях «вы-ра-же-ния», «изо-бра-же-ния (пред-став-ле-ния)» и «зна-че-ния». В кон-цеп-ции «сим-во-ли-че-ской фор-мы» Кассирер стре-мил-ся пре-одо-леть тра-диционную про-ти-во-по-лож-ность «эм-пи-риз-ма» и «идеа-лиз-ма», со-еди-няя две раз-де-лён-ные И. Кан-том сфе-ры тео-ре-тического и прак-тического ра-зу-ма: в по-ня-тии сим-во-ла «ре-гу-ля-тив-ные идеи» прак-тического ра-зу-ма при-об-ре-та-ют у Кассирера ста-тус «кон-сти-ту-тив-ных».

В «Опы-те о че-ло-ве-ке» («An essay on man», 1944 год, русский перевод 1998 года), главной ра-бо-те 3-го пе-рио-да, Кассирер оп-ре-де-ля-ет че-ло-ве-ка как жи-вое су-ще-ст-во, со-зи-даю-щее сим-во-лы. В «Ми-фе о го-су-дар-ст-ве» («The myth of the state», 1946 год), раз-мыш-ляя о судь-бах ев-ропейской куль-ту-ры и западной ци-ви-ли-за-ции в све-те со-бы-тий 2-й ми-ро-вой вой-ны , Кассирер кон-ста-ти-ро-вал не-спо-соб-ность че-ло-ве-че-ст-ва про-ти-во-сто-ять на-тис-ку по-ли-тических ми-фов: ми-фо-мыш-ле-ние ухо-дит кор-ня-ми в че-ло-ве-че-ские эмо-ции и по-то-му ни-ко-гда не ис-чез-нет.

Сочинения:

Тео-рия от-но-си-тель-но-сти Эйн-штей-на. П., 1922;

По-зна-ние и дей-ст-ви-тель-ность. По-ня-тие о суб-стан-ции и по-ня-тие о функ-ции. СПб., 1996;

Из-бран-ное. Опыт о че-ло-ве-ке. М., 1998;

Жизнь и уче-ние Кан-та. СПб., 1998;

Из-бран-ное: Ин-ди-вид и кос-мос. М.; CПб., 2000;

Фи-ло-со-фия Про-све-ще-ния. М., 2004.

Рассмотрение понятия "символ" в произведений Э. Кассирера "Опыт о человеке"

Э. Кассирер отталкивается от понятия человека как деятельностного существа, производящего некие смыслы, символы. Самая главная характеристика человека - деятельность; именно труд определяет область человеческого. Язык, миф, наука, история составляют пространство его деятельности, это некие инструментарии, которые функционально используются человеком для порождения символа.

Работа Эрнста Кассирера «Опыт о человеке» стала одним из самых читаемых философских трудов своего времени, на протяжении нескольких десятилетий оставаясь основным учебником по философской антропологии и своего рода философским бестселлером. Почему это произошло? Исследуя вопрос «как возможна культура?», в рамках своей теории символических форм, Кассирер обращается к проблемам философской антропологии. В центр своего исследования Кассирер ставит актуальное понятие символа, видя в нём корень и основную проблему философии человека. Понятие «символ» постепенно входило в пространство философии. Практически каждый крупный мыслитель прошлого, так или иначе, обращался к категориям символа и символического, но не так как Кассирер. Притом, в большинстве случаев, понятие символа трактовалось в разном ключе. По моему мнению, это связано с чрезвычайной широтой и многозначностью этой категории. Символ гибок, подвижен, как и сама история. В связи с этим, каждая эпоха требовала переосмысления этого понятия. В разное время символ доминировал в мифе, искусстве, технологии. На протяжении истории, совершенно разные степени этого понятия акцентировались в философской мысли. Символ постоянно требовал и требует переосмысления.

Таким образом, труд Э. Кассирера - это попытка преодолеть кризис неокантианства путем вывода его в новое, культурологическое проблемное поле.

Э. Кассирер: культура как производство символов

В истории философии человека пытались понять с помощь психологической интроспекции. Э. Кассирер предложил в «Философии символических форм» альтернативный метод. Он исходит из предпосылки, что если существует какое-то определение природы или «сущности» человека, то это определение может быть понято только как функциональное, а не субстанциональное.

Отличительный признак человека -- его деятельность. «Философия человека», следовательно, такая философия, которая должна прояснить для нас фундаментальные структуры каждого из видов человеческой деятельности и в то же время дать возможность понять ее как органическое цепое. Язык, искусство, миф, религия -- это не случайные, изолированные творения, они связаны общими узами. Что касается философии культуры, то она у Кассирера начинается с утверждения, что мир человеческой культуры не просто скопление расплывчатых и разрозненных фактов.

С эмпирической или исторической точки зрения кажется, будто достаточно собрать факты человеческой культуры, чтобы разгадать и сам феномен. Кассирер отдает предпочтение тезису о разорванности человеческой культуры, ее исходной разнородности.

Кассирер выводит феномен культуры из факта несовершенства биологической природы человека. Человек утратил свою первоначальную природу. Мы не можем сказать, почему это произошло. Ученые говорят о влиянии космических излучений или радиоактивности, месторождений радиоактивных руд, которые вызвали мутации в механизме наследственности. Сходный регресс -- угасание, ослабление или утрата некоторых инстинктов -- не является, вообще говоря, абсолютно неизвестным природному миру.

Социальность, культурные стандарты диктуют человеку иные, нежели биологическая программа, образы поведения. Инстинкты в человеке ослаблены, вытеснены чисто человеческими потребностями и мотивами, иначе говоря, «окультурены». Действительно ли притупление инстинктов -- продукт исторического развития? Новейшие исследования опровергают такой вывод. Оказывается, слабая выраженность инстинктов вызвана вовсе не развертыванием социальности. Прямая связь здесь отсутствует.

Человек всегда и независимо от культуры обладал «приглушенными» неразвитыми инстинктами. Виду в целом были присущи лишь задатки бессознательной природной ориентации, помогающей слушать голос земли. Идея о том, что человек плохо оснащен инстинктами, что формы его поведения мучительно произвольны, оказала огромное влияние на теоретическую мысль. Философские антропологи XX века обратили внимание на известную «недостаточность» человеческого существа, на некоторые особенности его биологической природы.

Концепция символического, игрового приспособления к природному миру разработана в трудах Э. Кассирера. Отметим также, что социокультурная ориентация философии обострила интерес к категории символа, символического. Символическое стало фундаментальным понятием современной философии наряду с такими, как наука, миф, телос, язык, субъект и т.п.

Кассирер намечает подступы к целостному воззрению на человеческое бытие как протекающее в символических формах. Он обращается к трудам биолога И. Юкскюля, последовательного сторонника витализма. Ученый рассматривает жизнь как автономную сущность. Каждый биологический вид, развивал Юкскюль свою концепцию, живет в особом мире, недоступном для всех иных видов. Вот и человек постигал мир по собственным меркам.

Кассирер отмечает символический способ общения с миром у человека, отличный от знаковых сигнальных систем, присущих животным. Сигналы есть часть физического мира, символы же, будучи лишенными, по мысли автора, естественного, или субстанциального, бытия, обладают, прежде всего, функциональной ценностью. Животные ограничены миром своих чувственных восприятий, что сводит их действия к прямым реакциям на внешние стимулы. Поэтому животные не способны сформировать идею возможного. С другой стороны, для сверхчеловеческого интеллекта или для божественного духа, как подмечает Кассирер, нет различия между реальностью и возможностью: все мысленное становится для него реальностью. И только в человеческом интеллекте наличествует как реальность, так и возможность.

Для первобытного мышления, считает Кассирер, весьма трудно проводить различие между сферами бытия и значения, они постоянно смешиваются, в результате чего символ наделяется магической либо физической силой. Однако в ходе дальнейшего развития культуры отношения между вещами и символами проясняются, как проясняются и отношения между возможностью и реальностью. С другой стороны, во всех тех случаях, когда на пути символического мышления выявляются какие либо препятствия, различие между реальностью и возможностью также перестает ясно восприниматься.

Вот откуда, оказывается, родилась социальная программа! Первоначально она возникала из самой природы, из попытки уцелеть, подражая животным, более укорененным в естественной среде. Потом у человека стала складываться особая система. Он стал творцом и создателем символов. В них отразилась попытка закрепить различные стандарты поведения, подсказанные другими живыми существами.

Таким образом, у нас есть все основания считать человека «незавершенным животным». Вовсе не через наследование благоприобретенных признаков он оторвался от животного царства. Для антропологии ум и все, что его занимает, относится к области культуры. Культура же не наследуется генетически. Из приведенных рассуждений вытекает логический вывод: тайна культурогенеза коренится в формировании человека как символического животного.

, метафизика , этика , методология , философия культуры

Биография

Родился в семье купца Эдуарда Кассирера (1843-1916) - из известного в Бреславле еврейского купеческого семейства . Его дед - Маркус Кассирер (1801-1880) - основал в Буякове торговый дом по продаже тканей и производству ткацкого оборудования, и впоследствии перевёл своё дело в Бреславль; другой дед, Зигфрид Кассирер (1812-1897), держал в Бреславле винокурню и был крупным производителем шнапса . Отец и мать, Евгения (Женни) Кассирер (1848-1904), приходились друг другу двоюродными братом и сестрой. Двоюродные братья - невролог Рихард Кассирер , дирижёр Фридрих Леопольд Кассирер , издатели и галеристы Пауль Кассирер и Бруно Кассирер , психиатр Курт Гольдштейн , фабрикант Хуго Кассирер (в честь которого названа Hugo-Cassirer-Straße в Берлине); двоюродная сестра - педагог Эдит Гехееб (1885-1982), жена теоретика прогрессивной педагогики Пауля Гехееба .

Научная деятельность

В начале своей деятельности занимался философскими проблемами естествознания. Разрабатывал теорию понятий , или «функций». После 1920 года создавал оригинальную философию культуры. Вслед за Г. Когеном и П. Наторпом Кассирер устранял из кантовской системы понятие «вещи в себе» как одного из двух (наряду с субъектом познания) факторов, созидающих мир «опыта». По Кассиреру, материал для построения «опыта» («многообразие») создаётся самой мыслью. Соответственно пространство и время перестают быть созерцаниями (как у Канта) и превращаются в понятия. Вместо кантовских двух миров, по Кассиреру, существует единый мир - «мир культуры». Идеи разума из регулятивных становятся, как и категории, конститутивными, то есть созидающими мир принципами. Кассирер называет их «символическими функциями», поскольку они представляют высшие ценности, связанные с «божественным» в человеке. Разнообразные сферы культуры, называемые Кассирером «символическими формами» (язык , миф , религия , искусство , наука), рассматриваются как самостоятельные образования, не сводимые друг к другу. Философия культуры Кассирера определяет и идеалистическое понимание им человека как «животного, созидающего символы».

Идеи Кассирера, прежде всего его учение о «символических формах», оказали определяющее влияние на исследования по истории культуры марбургской школы . Автор историко-философских работ о Г. Лейбнице („Leibniz" System in seinen wissenschaftlichen Grundlagen“ , ), И. Канте („Kants Leben und Lehre“ , ), Р. Декарте , философии Возрождения („Individuum und Kosmos in der Philosophie der Renaissance“ , ), Просвещении („Die Philosophie der Aufklärung“ , ), работ о Гёте , Шиллере , Гёльдерлине , Клейсте .

Семья

• Сестра - Хедвиг Кассирер (1862-1928), была замужем за двоюродным братом, неврологом Рихардом Кассирером (1868-1925).

Был с 1902 года женат на своей двоюродной сестре Антонелле (Тони) Бонди (1883-1961), её мать Юли Кассирер (1860-1914) была родной сестрой отца Эрнста и двоюродной сестрой его матери.

• Генрих Вальтер (Хайнц) Кассирер (1903-1979) , философ-неокантианец, переводчик Нового завета на английский язык .
• Георг Ойген Кассирер (1904-1958), фотограф.
  • Внук - шведский филолог Петер Кассирер (род. 1933), автор книг по риторике и общему языкознанию.
• Анна Элизабет Кассирер Эппелбаум (1908-1998), психотерапевт, автор «Observations on the disintegration of the self», жена американского пианиста Курта Эппелбаума (1906-1990).

Сочинения

• Das Erkenntnisproblem in der Philosophie und Wissenschaft der neueren Zeit, Bd 1-4, В., 1906-1957;
• Freiheit und Form, В., 1916; Philosophie der symbolischen Formen, Bd 1-3, В., 1923-1929;
• An essay on man. An introduction to a philosophy of human culture. New Haven - L., ;
• The myth of the state, London, 1946;
• Zur modernen Physik, Oxford,1957;

Русская библиография

Книги

• Кассирер, Э. Познание и действительность. - СПб, 1912.
• Кассирер, Э. Теория относительности Эйнштейна. - Пг., 1922.
• Кассирер, Э. Рассуждение о человеке: Попытка создания философии человеческой культуры / Пер. на груз. Л. Рамишвили. - Тбилиси: Ганатлеба, 1983.
• Кассирер, Э. Познание и действительность: Понятие о субстанции и понятие о функции / Пер. с нем. Б. Столпнера, П. Юшкевича. - СПб.: Алетейя, 1996.
• Кассирер, Э. Жизнь и учение Канта / Пер. с нем. М. И. Левиной; сост.: С.Я Левит; отв. ред. Л. Т. Мильская . - СПб.: Университетская книга, 1997. - 448 с. - (Книга света). - ISBN 5-7914-0019-5
• Кассирер, Э. Избранное. Опыт о человеке. - М.: Гардарика, 1998.
• Кассирер, Э. Избранное: Индивид и космос / Пер. А. Н. Малинкина. - М.-СПб.: Университетская книга, 2000. ISBN 5-323-00017-1
• Кассирер, Э. Философия символических форм : В 3 тт. / Пер. с нем. С. А. Ромашко. - М.-СПб.: Университетская книга, 2002. - ISBN 5-94483-003-4 (том 2), ISBN 5-94396-025-2 (том 3) - ,
• Кассирер, Э. Философия Просвещения / Пер. с нем. В. Л. Махлина. - М.: РОССПЭН, 2004. - 400 с - (Книга света). - ISBN 5-8243-0499-8

Статьи

• Кассирер, Э. / Пер. А. Муравьева // Проблема человека в западной философии. - М., 1988. - С. 3-30.
• Кассирер, Э. Натуралистическое и гуманистическое обоснование философии культуры // Постижение культуры. Ежегодник, вып. 7. - М., 1998.
• Кассирер, Э. Естественнонаучные понятия и понятия культуры / Предисл. к публикации И. Н. Зариповой // Вопросы философии. - 1995. - № 8. - С. 157-173.
• Кассирер, Э. Понятие символической формы в структуре о духе // Культурология XX век. - 1998. - № 11. - С. 37-66.

Напишите отзыв о статье "Кассирер, Эрнст"

Литература

Книги

• Свасьян, К. А. / АН АрмССР, Ин-т философии и права. - Ереван: Изд-во АН АрмССР, 1989.
• Кравченко, А. А. Логика гуманитарных наук Э. Кассирера. Кассирер и Гете. - М.: Диалог-МГУ, 1999.
• М. Е. Соболева . Философия символических форм Э. Кассирера: Генезис. Основные понятия. Контекст. - СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2001.
• Вейнмейстер, А. В. Символическая интерпретация культуры в концепции Э. Кассирера и А. Ф. Лосева: дис. … канд. филос. наук. - СПб., 2006.
• Демидова, М. В. «Animal symbolicum» Э. Кассирера и научное знание XX века / Под ред. В. А. Фриауфа. - Саратов: Изд-во Саратовского ун-та, 2007.

Статьи

• Свасьян, К. А. Философия культуры Э.Кассирера (Истоки, своеобразие, критика) // Вопросы философии. - 1984. - № 9. - С. 95-103.
• Фохт, Б. А. Понятие символической формы и проблема значения в философии языка Э. Кассирера // Вопросы философии. - 1998. - № 9. - С. 150-174.
• Соболева, М. Е. Система и метод в философии символических форм Э. Кассирера // Вопросы философии. - 2000. - № 2. - С. 87-100.
• Безлепкин Н. И., Чупахина Н. А. А. Ф. Лосев и Э.Кассирер: лингвофилософские параллели // Вече. Альманах русской философии и культуры. Выпуск 16. - СПб., 2004. - С. 94-104.
• Шиян, А. // Топос. - 2006. - № 1.
• Свасьян, К. А.

Примечания

Ссылки

• (недоступная ссылка с 20-05-2013 (2215 дней) - история , копия )
• Кассирер Эрнст - статья из Большой советской энциклопедии .
• в Библиотеке Якова Кротова

Отрывок, характеризующий Кассирер, Эрнст

– Сквег"но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег"но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг"а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г"остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог"това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог"ю. Всех запог"ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог"ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог"! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог"ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог"ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог"т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.

Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?