Тулон — город, связанный с именем Наполеона. Осада Тулона

Для поколений молодых людей девятнадцатого столетия Тулон стал символом резкого и стремительного поворота судьбы. Толстой нашел слова, точно определявшие смысл Тулона. То был «первый путь к славе». Тулон вывел Наполеона Буонапарте из рядов множества офицеров, о существовании которых знали лишь товарищи по полку, полковой командир и скучающие барышни маленьких городков. Его имя узнала страна.

На острове Святой Елены, когда все уже было позади, Наполеон, возвращаясь к минувшей жизни, чаще и охотнее всего вспоминал о Тулоне. В его жизни было много славных побед: Лоди, Риволи, Аркольский мост, Аустерлиц, Иена, Ваграм… Любое из них могло увенчать его имя лаврами славы. Но всех дороже ему был Тулон.

Тулон - это был день надежды, начало пути. Эти хмурые, темные, залитые дождем декабрьские дни и ночи с расстояния долгой, уходящей жизни казались ему розовым утром, озаренным солнечными лучами, началом счастливого дня.

К двадцати четырем годам Бонапарт в столь полной мере познал горечь несбывшихся надежд, что он мог трезво оценивать значение свершившегося. Он знал, что за месяц до Тулона, 15–16 октября, Журдан одержал победу над противником при Ваттиньи, а неделю спустя после Тулона, 26–27 декабря, Гош разбил австрийцев при Вейсенбурге. Лавровый венок славы оспаривали многие.

Бонапарт все это знал и понимал. И все-таки Тулон был переломом в его судьбе. После стольких поражений счастье поворачивалось к нему лицом.

В дни Тулона вокруг Бонапарта начала складываться вначале немногочисленная, группа молодых офицеров, уверовавших в его счастливую звезду. Их было сперва четверо: Жюно, Мюирон, Мармон и Дюрок. Позже к «когорте Бонапарта» присоединились другие.

Андош Жюно был на два года моложе Бонапарта. Сын крестьянина, он мальчишкой ушел в драгуны, в восемнадцать лет командовал отрядом Национальной гвардии; с началом войны сражался в северной и в южной армиях. Он обратил внимание Бонапарта под Тулоном своей беззаботной, веселой отвагой. Однажды Бонапарту в батарее понадобился человек с хорошим почерком, которому он мог бы продиктовать приказ. Жюно, славившийся каллиграфическим талантом, предложил услуги. Облокотившись на лафет пушки, он старательно выводил гусиным пером на бумаге диктуемый текст, как вдруг взрыв вражеского снаряда засыпал с головой Жюно и его бумагу. «Нам повезло! - воскликнул весело Жюно, поднимаясь и стряхивая с себя землю. - Теперь не надо посыпать чернила песком!»

Бонапарт был восхищен этой столь искренней и непосредственной храбростью. Он назначил Жюно своим адъютантом. С тех пор на много лет он стал одним из самых близких друзей Бонапарта. Стремительный, пылкий Жюно, прозванный «бурей», участвовал во всех важнейших кампаниях и, пользуясь доверием Бонапарта, быстро поднимался по лестнице служебной иерархии.

Жан-Батист де Мюирон, юный капитан артиллерии, отличившийся при штурме Тулона (ему было тогда лишь девятнадцать лет), стал ближайшим помощником Бонапарта. Образованный офицер, сочетавший тонкость ума с недюжинной храбростью и инициативой, он был одним из самых многообещающих сподвижников генерала. Но он рано погиб - двадцати двух лет - в сражении на Аркольском мосту. Наполеон всегда вспоминал Мюирона с благодарностью. Он назвал его именем фрегат, на котором совершил знаменитое путешествие из Египта во Францию в 1799 году. После Ватерлоо, мечтая скрыться неузнанным в Англию, он хотел взять имя Мюирона или Дюрока.

Огюст-Фредерик-Луи Виес де Мармон, как показывает имя, был дворянином. Он родился в 1774 году, учился в артиллерийском училище, затем служил в Меце, Монмеди и в 1793 году в звании старшего лейтенанта был направлен в Тулон. Здесь он «встретил этого необыкновенного человека… с которым на многие годы безраздельно оказалась связанной его жизнь».

Самым близким к Бонапарту человеком, единственным, кому он всегда безоговорочно доверял, был Дюрок.

Сближение между Бонапартом и Дюроком произошло после Тулона. Дюрок был также артиллерийским офицером. Он был скуп на слова и жесты, нетороплив, в нем не было ничего яркого, привлекающего внимание, но, как говорил позднее Наполеон, за этой внешней холодностью скрывались страсти, горячее сердце и сильный ум. Все мемуаристы единодушно сходились на том, что в окружении Бонапарта Дюрок был одним из немногих, к голосу кого он прислушивался.

Бонапарт под Тулоном обратил внимание и на некоторых других способных офицеров - Виктора, Сюше, Лек-лерка. И хотя они не стали лично близкими ему людьми, как Дюрок или Жюно, он не упускал их из виду: они должны были составить вторую колонну «когорты Бонапарта».

(Сентябрь – декабрь 1793 года)

После победы радикальных монтаньяров над Жирондой в Париже 31 мая 1793 года целый ряд департаментов восстал против господства якобинцев. Но спустя короткое время это сопротивление, не исключая и Бордо, Марселя, Лиона и некоторых других городов Южной Франции, было подавлено. Жителей Тулона, среди населения которого давно уже замечалось брожение, тоже подстрекали к сопротивлению против господства якобинцев.

С начала 1793 года клубы в Тулоне достигли всей полноты власти. От них зависел и общинный совет и директория департамента, – словом, вся гражданская и военная власть, не исключая и морского управления. Город всецело подчинился произвольным насильственным мероприятиям террора. Помимо этого ему приходилось страдать и от войны: гавань блокировали английские и испанские суда и препятствовали какой бы то ни было морской защите. Вследствие этого и торговля, и промышленность, и все занятия жителей пришли в полный застой, так что городу грозило полное разорение.

Неожиданно в Тулоне получили известие о победе страшных монтаньяров и о поражении Жиронды. Возбуждение умов достигло крайних пределов, и для открытого восстания против монтаньяров нужен был только какой-нибудь повод.

Когда народные представители, Бейль и Бове, вследствие тревожных вестей из Тулона и Ниццы, поспешили на место действия и попытались прочесть в секциях новую Конституцию, – их освистали, согнали с трибуны и заключили в тюрьму. Комиссары Барра и Фрерон, намеревавшиеся спустя короткое время пробраться в Тулон в сопровождении генерала Лапойпа, лишь с трудом избегли той же участи. Вернувшись в Ниццу, они предприняли необходимые шаги и просили своих коллег в альпийской армии прислать в Тулон отряд в три тысячи человек. Начальство над ним они передали только недавно произведенному в генералы бывшему художнику Карно, чрезвычайно мужественному, но, к сожалению, неспособному к ведению крупных военных операций. В то время главнокомандующий итальянской армией, генерал Брюне, должен был послать три тысячи человек в деревню Лавалетт. Брюне воспротивился, однако, и был за это отрешен от должности и казнен шестого ноября в Париже.

Тулон был охвачен полнейшей реакцией. Город был готов перейти из одной тирании в другую, не менее тяжелую: к роялистам, которые жестоко мстили насильственными мерами своим врагам, сторонникам якобинцев. К этому присоединилось еще более тяжелое владычество англичан и испанцев, которые завладели вскоре всем общественным управлением.

21 февраля 1793 года Конвент объявил войну Англии, 23 числа того же месяца флот, под начальством генерала Гуда, отплыл в Средиземное море и 15 июля показался впервые перед Тулоном. Тем не менее в то время предложение Гуда оказать поддержку тулонцам было отвергнуто.

Во главе стоявшего в Тулоне флота находился контр-адмирал граф Трогофф-Керлеси. Вторым начальником был контр-адмирал Сен-Жюльен де Шамбон. За исключением Сен-Жюльена все начальство было предано центральному комитету и делу реакции. Начальники батальонов, расположенных в Тулоне, были на стороне нового положения вещей. Относительно взглядов второго начальника флота, Сен-Жюльена, трудно сказать что-либо определенное: да и тогда было неизвестно, был ли он на стороне клуба или реакции. Несомненно только то, что он питал старую затаенную вражду к жителям Тулона.

Французский флот состоял из восемнадцати боевых судов. Среди них находилось адмиральское судно “Торговля Марселя”, со ста восемнадцатью орудиями, считавшееся лучшим кораблем во всем мире, – шесть фрегатов, четыре корвета и два брига.

Провианта хватало до конца сентября. Согласно постановлению, полученному из Парижа, городскому управлению было разрешено в случае необходимости обратиться к государственным складам. Свободная наличность казны доходила до шести миллионов двухсот тысяч франков, исключая мелкие кассы.

Тулон был, таким образом, снабжен в избытке жизненными припасами, так что мнение, будто он обратился за помощью к англичанам ввиду недостатка жизненных средств, совершенно необоснованно. Во время переговоров с английским адмиралом центральный комитет заявил, что провианта оставалось всего лишь на пять дней. В действительности же только первого сентября, пять дней спустя после взятия Тулона, англичанами и союзниками были открыты государственные склады.

Путем различного рода прокламаций 23 августа Гуд попытался еще раз воздействовать на население Марселя и Тулона. Обращение к тулонцам было доставлено племянником адмирала, лейтенантом Куком, который в ночь с 23-го на 24-е прибыл в гавань. В обращении английского адмирала предполагалось поднять королевское знамя, обезоружить находившиеся в гавани суда, а также предоставить их и все форты в распоряжение союзников. При заключении мира – Гуд не преминул благоразумно добавить, что его долго ждать не придется, – форты вместе с орудиями, запасами провианта, также и флот будут возвращены законному властителю.

На сей раз обращение его встретило больше сочувствия, чем месяц назад. Отчасти из страха перед местью Карно, отчасти же в надежде, что союзники не оставят без своей помощи несчастный город, тулонцы приняли предложение англичан.

Под предлогом приступа подагры Трогофф остался на берегу, – в действительности же он надеялся на деятельное участие в заседаниях центрального комитета. Высшее начальство над флотом перешло к помощнику его, контр-адмиралу Сен-Жюльену. Сен-Жюльен поднял адмиральский флаг на своем судне “Торговля Марселя” и издал приказ овладеть фортом и мысом Сэпе. Вслед за этим он с флотом занял позицию между фортами Мандриэ и Эгилетт и начал готовиться к сопротивлению неприятельскому союзному флоту. Это было 26 августа.

Но Сен-Жюльен не выказал той решимости, которая была тут необходима. Распропагандированный роялистами экипаж судов был в равной мере нерешителен, и в то время как большинство внимало обещаниям подстрекателей, экипажи лишь трех судов отвергли предложение тулонцев и поклялись сопротивляться как союзникам, так и городу.

28 августа утром состоялся последний военный совет на адмиральском судне. Он должен был убедить Сен-Жюльена, что об успешном сопротивлении нечего даже и думать, так как большинство офицеров и большая часть экипажа будет на стороне высадки англичан. В пять часов вечера испанский флот под начальством адмирала Лангара показался перед Тулоном. Гуд, ожидавший только прибытия союзников, высадил тысячу пятьсот человек и занял, между прочим, форт Ла-Мальг и Сен-Луи. Когда затем на следующий день к ним присоединился англо-испанский флот, состоявший из тридцати одного военного корабля, французский адмирал издал приказ: готовиться к сражению! Вначале, однако, повиновалось лишь пять судов, и только спустя некоторое время их примеру последовали еще семь.

Сен-Жюльен понял, что всякое сопротивление тщетно и немыслимо, и стал готовиться к отступлению вместе с республикански настроенными войсками в городок Ла-Сейн, расположенный на берегу, чтобы оттуда соединиться с армией Карно, двигавшейся по направлению к Тулону. Если необходимо было большое мужество и главным образом энергичное руководство, для того чтобы побудить население Тулона и флот, находившийся между двумя огнями, к другому образу мыслей, то вся сдача Тулона, одного из важнейших, превосходно защищенных военных портов Франции, должна быть порицаема. Вместо того чтобы сдаться республиканской армии, жители Тулона предпочли предаться англичанам и испанцам в надежде сделать тем самым первый шаг к восстановлению монархии. Поведение главнокомандующего флотом адмирала Трогоффа, игравшего двойную игру, заслуживает самого строгого порицания. Между тем Сен-Жюльен виноват значительно менее, так как его могут упрекнуть, в крайнем случае, лишь в недостатке решимости.

Если бы генерал Карно со своей карательной экспедицией несколько более поторопился, то Тулон, быть может, не попал бы в руки врага. 25 августа Карно прибыл в Марсель, но лишь 29-го, в день сдачи Тулона союзникам, отправился туда во главе своих шести тысяч человек, у его авангард занял деревушку Оллиуль, расположенную в нескольких километрах от городских фортов, но после недолгой стычки был отбит. Несколько дней спустя, 7 сентября, когда на помощь подошла дивизия Лапойпа от итальянской армии, Карно возобновил нападение; на этот раз Оллиуль после упорного сопротивления попала в руки республиканских войск, и Карно разбил в деревушке свою главную квартиру.

Республиканцы имели в своем распоряжении несколько более двенадцати тысяч человек, из которых одна половина была под начальством Карно, другая же под начальством Лапойпа. Последний, вначале независимый, обошел город с севера и востока и был отрезан теперь от Карно. В конце месяца республиканская армия получила подкрепление в лице новых тысячи пятисот– двух тысяч человек; дальнейшие подкрепления пришли лишь после окончания осады Лиона. Если у французов недоставало почти всего – и оружия, и амуниции, и провианта, – то все же они были воодушевлены желанием отомстить злосчастному городу. На стороне же союзников вспыхнули скоро крупные несогласия между войсками различных национальностей.

В начале сентября союзники насчитывали четыре тысячи испанцев, две тысячи англичан и тысячу пятьсот французов, всего, таким образом, семь тысяч пятьсот человек. Лучшими солдатами были англичане, а впоследствии и пьемонтцы, которые пришли лишь во время осады вместе с неаполитанцами и другими вспомогательными отрядами. Губернатором Тулона был назначен английский генерал Гудалль, начальником же войск – испанский адмирал герцог Гравина.

В сражении при Оллиули у республиканцев был ранен начальник батальона Кузен де Доммартен. Это был превосходный офицер, и его было необходимо кем-либо заменить. Но в армии хороших артиллерийских офицеров было очень мало.

В это время, 16 сентября, Бонапарт находился в Марселе, где собирал обоз для итальянской армии. Возвратясь в Ниццу, он явился на главную квартиру Боссе, где посетил своего друга и соотечественника Саличетти. Последний предложил ему тотчас же место Доммартена, и Бонапарт согласился. Свидетельство Саличетти, написавшего 26 сентября 1793 года письмо Комитету общественного спасения: “Рана Доммартена лишила нас начальника артиллерии, но на помощь нам пришел случай, мы встретили гражданина Боунапарте, чрезвычайно осведомленного артиллерийского капитана, намеревавшегося отправиться в итальянскую армию, и приказали ему занять место Доммартена”, – подтверждается донесением Гаспарена и самим Наполеоном.

По другой версии, Саличетти и Гаспарену было поручено прислать из Марселя подходящего артиллерийского офицера. Случайно они встретили на улице Жозефа Бонапарта и вместе с ним стали искать Наполеона и нашли его, наконец, в клубе. В ближайшем кафе они с трудом убедили его занять свободную должность начальника артиллерии; он согласился на это после продолжительного размышления, так как был чрезвычайно невысокого мнения о военных способностях Карно.

До прибытия Бонапарта в республиканской главной квартире не было определенного мнения на счет того, каким образом лучше всего взять Тулон. Карно был склонен стать во главе небольшого отряда и вселить воодушевление в подчиненных ему солдат, но он абсолютно не понимал значения и роли артиллерии, так как предполагал, как впоследствии сам признавался, взять Тулон тремя направленными на крепость штурмовыми колоннами, исключительно при помощи пехоты.

С тех пор, однако, как Наполеон Бонапарт принял на себя начальство над артиллерией, осада и бомбардировка Тулона вступили на правильный путь.

Роль Наполеона в осаде этой крепости не всегда подвергалась верной оценке. По мнению одних, вся заслуга принадлежит ему; по другой же версии, главным образом его врагов и завистников, его участие ограничивалось второстепенными, незначительными операциями. То и другое мнения ложны, и, как всегда, более всего справедлива золотая середина.

Несомненно одно, что чрезвычайно богато одаренный молодой артиллерийский офицер произвел самое благоприятное впечатление на своих начальников и товарищей. Даже те, которые лишь короткое время находились вместе с ним перед Тулоном, унесли с собою неизгладимое впечатление об его талантах. Так, генерал Доппе четыре года спустя пишет в своих мемуарах: “С радостью могу я сказать, что этот молодой офицер (Бонапарт), ставший теперь победителем Италии, совмещал в себе с многочисленными способностями редкую отвагу и неутомимую энергию. При всех своих объездах армии как перед поездкой в Тулон, так и потом, я постоянно находил его на посту. Нуждаясь в коротком отдыхе, он закутывался в плащ и ложился на землю: никогда не покидал он батарей!”

Даже Барра, который отрицает за Наполеоном какую бы то ни было самостоятельную роль во взятии Тулона и вообще считает себя единственным создателем величия Наполеона, не мог, однако, отрицать неутомимой энергии, мужества и храбрости молодого артиллерийского офицера. Небольшой, худощавый, на первый взгляд слабый, корсиканец, со своею сильною, всепобеждающею волей, вызывал в нем восхищение. Развивавшийся перед его глазами военный гений, проницательный взгляд, не знавший ошибок, и бесстрашная отвага Бонапарта кажутся Барра чудом.

Свидетельства о молодом Бонапарте могут быть умножены до бесконечности. В январе 1797 года генерал Андреосси, не бывший, правда, при Тулоне, но состоявший в тесной дружбе с генералом Дюгоммье, говорит в своей речи, произнесенной им в Директории о Бонапарте: “Артиллерии принадлежит честь его блестящей карьеры, он был простым капитаном, когда вырвал Тулон из рук англичан”.

Тулон расположен на северо-востоке большой полукруглой бухты, защищенной на севере холмом Фароном, увенчанным фортами, на западе же и на востоке более или менее удобно расположенными, но сильными фортами и укреплениями. Чтобы заставить сдаться Тулон, нужно было только отрезать союзный флот, стоявший на якоре в гавани, у входа в город. Флот снабжал город и войском, и провиантом. Лишившись этого важнейшего опорного пункта и будучи предоставлена самой себе, крепость не могла бы оказать продолжительного сопротивления. Нужно было овладеть западным берегом полуострова Ле-Кер и оттуда уже забросать гавань и город горящими бомбами, чтобы заставить отчалить англо-испанский флот.

Наполеон Бонапарт первый понял это. Другие потом высказали ту же мысль, но он первый с проницательностью, повергшей в изумление комиссаров Конвента Гаспарена и Саличетти, приступил тотчас же к мероприятиям, которые были необходимы для достижения его цели.

“С этого момента, – пишет Мармон в своих мемуарах, – все делалось по его (Бонапарта) распоряжениям или под его влиянием. Он составил тотчас же список необходимых мероприятий, указал на нужные средства, привел все в движение и через неделю приобрел уже огромное влияние на комиссаров Конвента”.

14 ноября 1793 года (24 брюмера II года) Бонапарт развил военному министру Бушотту свой план взятия Тулона:

“Гражданин министр, план взятия Тулона, который я представил генералам и комиссарам Конвента, единственно, по моему мнению, возможный. Если бы он с самого начала был приведен в исполнение, мы бы, вероятно, были теперь уже в Тулоне…

Выгнать врага из порта – первая цель всякой планомерной осады. Может быть, эта операция даст нам Тулон. Я коснусь обеих гипотез.

Чтобы овладеть гаванью, нужно взять прежде всего форт Эгилетт.

Овладев этим пунктом, необходимо бомбардировать Тулон из восьми или десяти мортир. Мы господствуем над возвышенностью Арен, не превышающей девятисот туазов, и можем подвинуться еще на восемьсот туазов, не переходя реки Нев. Одновременно с этим мы выдвинем две батареи против форта Мальбускэ и одну против Артиг. Тогда, быть может, враг, сочтя свое положение в гавани потерянным, будет бояться с минуты на минуту попасть в наши руки и решит отступить.

Как вы видите, план этот чрезвычайно гипотетичен. Он был бы хорош месяц назад, когда неприятель не получал еще подкрепления. В настоящее время возможно, что, даже если флот будет принужден выйти из гавани, гарнизон выдержит продолжительную осаду.

Тогда обе батареи, которые мы направим против Мальбускэ, будут подкреплены еще третьей. Мортиры, бомбардирующие три дня Тулон, должны будут обратиться против Мальбускэ, чтобы разрушить его укрепления. Форт не окажет и сорока восьми часов сопротивления, ничто не будет нам больше препятствовать подвинуться к самым стенам Тулона.

Мы будем штурмовать с той стороны, где находятся рвы и вал арсенала. Тем самым, под прикрытием батарей на Мальбускэ и на возвышенности Арен, мы вступим во вторую линию.

В этом движении нам будет много препятствовать форт Артиг, но четыре мортиры и шесть орудий, которые при начале штурма поднимутся туда, откроют жаркий огонь…”

Наполеон был первым, который искусными распоряжениями и созданием осадной артиллерии, не существовавшей до него, осуществил свои идеи, и тем самым принял живейшее участие в конечном падении Тулона. Прибыв к Тулону, он нашел лишь тринадцать орудий, среди них две мортиры, которые без всякого разбора употреблялись против неприятельских фортов. Благодаря его благоразумию, осадная артиллерия уже 14 ноября состояла из пятидесяти трех орудий и крупных мортир, из числа которых тридцать были уже установлены на батареях. Гений Бонапарта и его неутомимая деятельность сумели найти вспомогательные средства там, где их менее всего ожидали. К цитированному выше письму Наполеона к Бушотту приложено донесение, в котором он пишет:

“Я послал в Лион, в Бриансон и в Гренобль интеллигентного офицера, которого выписал из итальянской армии, чтобы раздобыть из этих городов все, что может принести нам какую-либо пользу.

Я испросил у итальянской армии разрешения прислать орудия, ненужные для защиты Антиба и Монако… Я достал в Марселе сотню лошадей.

Я выписал от Мартига восемь бронзовых пушек…

Я устроил парк, в котором изготовляется порох, шанцевые корзины, плетеные заграждения и фашины.

Я потребовал лошадей из всех департаментов, из всех округов и ото всех военных комиссаров от Ниццы до Баланса и Монпелье.

Я получаю из Марселя ежедневно по пяти тысяч мешков с землею и надеюсь, что скоро у меня будет нужное количество их…

Я принял меры к восстановлению литейного завода в Арденнах и надеюсь, что через неделю у меня будут уже картечь и ядра, а через недели две – и мортиры.

Я устроил оружейные мастерские, в которых исправляется оружие…

Гражданин министр! Вы не откажетесь признать хотя бы долю моих заслуг, если узнаете, что я один руковожу как осадным парком, так и военными действиями и арсеналом. Среди рабочих у меня нет ни одного даже унтер-офицера. В моем распоряжении всего пятьдесят канониров, среди которых много рекрутов”.

За его исключительную деятельность, проявившуюся с самого начала осады, и для того чтобы придать больше веса его распоряжениям, комиссары 29 сентября представили капитана Бонапарта к чину начальника батальона; назначение пришло в Тулон 18 октября.

Главное внимание его было устремлено на взятие форта Эгилетт, господствовавшего с запада над входом в гавань. Предварительно, однако, нужно было взять расположенные на берегу укрепления местечка Ле-Кер, которое только недавно было укреплено фортом Мюльгравом, называемым также “Маленьким Гибралтаром”. В течение сентября были воздвигнуты батареи “Монтань” и “Санкюлот”, облегчившие взятие Ла-Сейна. 21 сентября местечко это попало в руки республиканцев, и уже на следующий день была предпринята первая вылазка против форта Эгилетт и Балагье, окончившаяся, однако, неудачей.

К великой досаде генерала Карно, Бонапарт действовал всецело по собственному усмотрению и не исполнял, правда, с разрешения комиссаров, часто бессмысленные приказы генерала. Карно лишь с презрительной улыбкой или качанием головы относился к ребяческим, по его мнению, представлениям о стратегии молодого артиллерийского офицера. Его с трудом удалось убедить в справедливости плана Наполеона, особенно же согласиться на взятие Ла-Кера. Но Бонапарт настаивал на своем мнении, взял в руки карту, указал пальцем на форт Эгилетт и сказал категорическим тоном: “Здесь Тулон!” Карно снисходительно улыбнулся, толкнул локтем стоящего рядом с ним комиссара и заметил: “Небольшие же у него познания в географии”. Бонапарт был день и ночь занят собиранием необходимого осадного материала из соседних городов и местечек, улучшением своего артиллерийского парка и воздвижением новых батарей, которые прежде всего имели своею целью взятие Эгилетт. По его приказанию выросли батареи “Брегар”, “Саблетт” и “Гранд-Рад”, которые все обстреливали форт Мюльграв, воздвигнутый лишь во время осады для прикрытия Эгилетт и отчасти также судов, стоявших на якоре около берега.

Перед английским редутом Наполеон воздвиг три батареи; наибольшей опасности от английского огня подвергалась знаменитая батарея “Бесстрашных”, на устройство которой Карно ни за что не хотел дать своего согласия, так как полагал, что она не сможет оказать сопротивления. На сей раз он был не совсем не прав: едва была воздвигнута батарея, как английские военные суда и форт Мюльграв обрушились на нее таким огнем, что прислуга отказалась оставаться на своем посту. Бонапарт прибег к хитрости, которая так часто оказывала ему услугу в его дальнейших походах. Он велел поставить на батарее столб с надписью: “Батарея бесстрашных”, и к ней стали стекаться самые храбрые, так как каждому было лестно обслуживать эту батарею.

В конце сентября генерал Лапойп, разбивший свою главную квартиру к северо-востоку от Тулона, в Солье-Фарлед, и оттуда почти самостоятельно производивший свои операции против крепости, получил приказание овладеть береговыми укреплениями на востоке, главным же образом фортом Кап-Брюн, служившим ключом к большому форту Ла-Мальг, господствовавшему над внешним рейдом. Лапойп, однако, считал нужным произвести 1 октября нападение на Мон-Фарон, чтобы в день официального провозглашения Людовика XVII, в Тулоне нанести решительный тяжелый удар.

С тремя колоннами поднялся он 1 октября на возвышенность и укрепился там. Опьяненный победой, за недостатком бумаги написал он на ассигнации: “Республиканские войска только что взяли Мон-Фарон, укрепления и редут”, и послал донесение главнокомандующему. Но недолго, однако, он праздновал свою победу, так как английский генерал Мюльграв и испанский адмирал Гравина поспешно собрали несколько батальонов и уже к вечеру снова овладели позицией. Только своим родственным отношениям с комиссаром Фрероном Лапойп обязан тем, что его непослушание не обошлось гораздо дороже. Карно лишил его тотчас же начальствования, но комиссары восстановили его скоро в правах. Ободренные успехом на Мон-Фароне, осажденные решались на вылазки. Особенно замечательной была вылазка 14 октября, когда республиканский лагерь торжествовал победу над городом Лионом, тоже восставшим против Конвента. Генерал лорд Мюльграв выступил с тремя тысячами человек под прикрытием батареи форта Мальбускэ и предпринял смелую вылазку к северо-западу. Эта вылазка была отбита республиканскими войсками с помощью Бонапарта.

На следующий день Лапойп произвел нападение на Кап-Брюн, которое окончилось для него столь же неблагоприятно, как и штурм Мон-Фарона 1 октября.

Положение Карно становилось все более и более непрочным. Почти каждый день комиссары писали в Париж, требуя отозвания генерала Карно. Со своей стороны тот жаловался на депутатов и Лапойпа, который издевается над ним, действуя самостоятельно, и не повинуется его приказаниям. Бонапартом Карно был тоже более чем недоволен: тот тоже действовал по собственному усмотрению. Жена Карно, находившаяся в лагере, оценивала, по-видимому, заслуги молодого артиллерийского офицера значительно больше, чем ее муж, так как защищала его и говорила: “Предоставь молодому человеку полную свободу, он знает больше тебя. Он тебя ни о чем не спрашивает, но дает тебе отчет во всех своих поступках. Слава достанется тебе одному! Если же он сделает промах, виноватым окажется он!” При постоянном стремлении Наполеона награждать лиц, игравших в его жизни какую-либо роль, бывших ему чем-либо полезными или хотя бы только встречавшихся с ним и не приносивших ему никакого вреда, – он не забыл и Карно. Во время Империи он предоставил ему доходное место, а после смерти генерала в злосчастный 1813 год он вспомнил и о вдове: 20 декабря 1813 года, за несколько месяцев до крушения Империи, он назначил ей пенсию в три тысячи франков.

Но наконец час генерала пробил. Карно 7 декабря покинул армию, чтобы принять начальствование над итальянским войском. До прибытия вновь назначенного главнокомандующего Доппэ власть перешла к Лапойпу, и он в течение нескольких дней с 5 по 12 ноября пользовался всеобщим уважением солдат. Доппэ был немного более способен к начальствованию над армией, чем его предшественник. Он променял свою бывшую профессию врача на литературу и стал известен в 1785 году изданием мемуаров, приписываемых мадам де Варрен. Наполеон знал его по имени, так как в Валансе читал “Исповедь” Руссо, а также вышеупомянутое произведение Доппэ. Благодаря революции Доппэ, как и многие другие, довольно незаслуженно возвысился до генеральского чина в армии и очутился неожиданно – впрочем, вопреки своему желанию – главнокомандующим осадной армией перед Тулоном. В течение нескольких дней его начальствования ему улыбалось счастье: ему удалось нанести решительный удар городу, вернее, форту Балагье, бывшему вместе с Эгилеттом ключом к крепости. Доппэ и Бонапарт, приписывавшие себе главную заслугу этого дня, руководили штурмом. Лишь умелому сопротивлению английского генерала О"Гара, следившему с адмиральского судна за движениями республиканской армии, удалось отразить этот штурм.

Наполеон был вне себя, что штурм окончился неудачей, хотя и ставил последнюю в вину одному Доппэ, который велел подать сигнал к отступлению, когда увидел, что один из его генералов пал. В бешенстве, с залитым кровью лицом – он был ранен в лоб, – он галопом помчался к Доппэ и закричал в возмущении:

“Мы потеряли Тулон! Какой-то мазила велел трубить отступление!” И не только Бонапарт, но и солдаты ворчали. “Неужели нами всегда будут командовать живописцы и доктора?” – говорили они.

16 ноября прибыл, наконец, Дюгомье, на которого, благодаря его выдающимся подвигам в итальянской армии, правительство возлагало большие надежды, и принял главное начальство над армией, которое и сохранил до конца осады. Почти одновременно с Дюгомье прибыл в главную квартиру артиллерийский генерал Жан дю Тейль, а несколько дней спустя майор Мареско. В конце ноября и в начале декабря прибыли еще многочисленные отряды и довольно значительный осадный материал, так что число осаждавших простиралось скоро уже до тридцати пяти тысяч человек.

В короткое время Дюгомье снискал доверие солдат и восстановил дисциплину. Он, по-видимому, признал вскоре значение Бонапарта и предоставил ему, возможно, более полную свободу действий. Однажды молодой офицер, заваленный работами по артиллерии, обедал за столом генерала. “Возьми, – сказал ему Дюгомье, подавая блюдо мозгов, – возьми, это тебе пригодится”.

Дю Тейль принял на себя главное начальствование над артиллерией, и Бонапарт был назначен его помощником. Генерал проверил распоряжения своего предшественника, но мог только одобрить мероприятия Наполеона. Если дю Тейль номинально и был главою артиллерии, то все же Бонапарт пользовался, по-видимому, полной свободой, по крайней мере относительно решительных операций на полуострове Ле-Кер и перед фортом Мальбускэ. Дю Тейль жаловался часто, что в армии так мало артиллерийских офицеров: “Нас только двое, – добавлял он обычно, – Бонапарт и я. Если с нами случится какое-нибудь несчастье, нас никто не сможет заменить. Придется снять осаду, или же она затянется на неопределенное время”.

По прибытии Доппэ несколько раз созывал совещания, обсуждавшие различные проекты взятия Тулона. Так как план Бонапарта совпадал с намерениями самого Доппэ, то Комитет общественного спасения в Париже решил совместить оба плана. В конце концов было решено следующее:

1. Произвести нападение на форт Мюльграв и взять затем форты Эгилетт и Балагье.

2. и 3.· Подвергнуть бомбардировке Мальбускэ и мыс Брюн, чтобы отклонить внимание врага.

4. Овладеть Мон-Фароном.

5. Выставить между батареями Мальбускэ и фортом Монтань сильные мортиры и забросать город бомбами, чтобы вызвать в нем панику и смятение.

В течение месяца Бонапарт воздвиг снова несколько батарей, среди которых следует отметить одну, носившую название “Конвент”. Ее орудия причинили форту Мальбускэ значительный вред. Ночью с 27 на 28 ноября она открыла огонь, и уже на следующий день О"Гара созвал военный совет, обсуждавший вопрос о взятии этой батареи. Главное начальство над отрядом в две тысячи четыреста человек и тысячью двумястами резерва он поручил генералу Дюнда, но сам все же, несмотря на свое положение губернатора крепости, захотел присутствовать при нападении. 13 ноября войско двинулось, перешло Нев и поднялось на возвышенность Арен. Там после непродолжительной стычки они овладели батареей, Дюнда заколотил орудия и взял в плен всех тех, кто не успел спастись бегством. Вместо того, однако, чтобы, достигнув цели, подождать новых приказов или испросить их, генерал Дюнда не мог воспрепятствовать тому, что солдаты рассеялись и начали грабить. Когда О’Гара это заметил, он вскочил на лошадь, собрал около тысячи человек и бросился преследовать французов. Это было его гибелью. Дюгомье со своей стороны тоже поспешил на помощь. Ему удалось остановить беглецов, и, подкрепив их несколькими батальонами свежего войска, он отбил англичан. В этой стычке в руки победителей попал О’Гара, назначенный вместо Гудаля губернатором Тулона. Сильная потеря крови, вследствие легкого ранения, настолько ослабила тучного генерала, что он должен был присесть у стены и был, таким образом, застигнут подступившим врагом. Помимо семнадцати других офицеров, разделивших участь О’Гара, союзники потеряли убитыми и ранеными около четырехсот человек. Потери республиканцев были значительно меньше.

В этой победе принимал участие и молодой Бонапарт, 1 декабря 1793 года (и фримера II года) Дюгомье пишет военному министру: “Я не могу нахвалиться поведением тех моих помощников, которые захотели сражаться. Среди наиболее отличившихся и энергично помогавших мне собрать войско и напасть на врага я считаю своим долгом назвать в особенности гражданина Бонапарта, начальника артиллерии, и полковых командиров Арену и Цервони”.

Такую же похвалу Бонапарт услыхал и от депутата Саличетти, который сообщил своим коллегам об исключительной храбрости республиканских войск перед Тулоном и не забыл упомянуть и о Бонапарте: “Словами описать храбрость нашего войска почти невозможно… наши солдаты творили бы чудеса, если бы имели достаточно офицеров. Дюгомье, Гарнье, Муре и Бонапарт вели себя превосходно”.

В течение декабря к Тулону подошли новые значительные подкрепления, и так как там и сям обнаруживались признаки утомления и упадка дисциплины, то Дюгомье решил нанести неприятелю решительный удар до наступления холодного времени года.

28 ноября план штурма был утвержден, и 11 декабря в Оллиули состоялся последний военный совет. Главные силы должны были быть обращены на форт Мюльграв, расположенный на полуострове Ле-Кер. 14 декабря все батареи открыли канонаду, особенно же те, что стояли ближе к форту, 15-гои 16-го артиллерийская борьба по всей линии продолжалась, а в ночь на 17 декабря двинулись три колонны в семь тысяч человек из Ла-Сейна. Но несмотря на начальные успехи сила нападения была ослаблена, и Дюгомье вскричал в отчаянии: “Я погиб!” Он намеревался уже вызвать резерв, но в это время приблизились Бонапарт с Муироном во главе резервной колонны. Соединенными усилиями удалось наконец подняться на последние неприятельские укрепления, сломив отчаянное сопротивление союзников. Теперь оставалось еще занять береговые форты Эгилетт и Бадагье. Но, прежде чем французы приступили к их штурму, союзники очистили их, так как их без форта Мюльграва удержать было почти немыслимо.

Участь Тулона должна была решиться в течение нескольких дней. Бонапарт предсказал падение города, но генералы и комиссары не верили еще в близкое достижение своей цели. После взятия фортов на полуострове Ле-Кер Наполеон отправился на батарею “Конвент”, чтобы деятельнее взяться за бомбардировку Мальбускэ. Тем временем восточная армия во главе с Лапойпом возобновила свой штурм Мон-Фарона и, наконец, укрепилась на высотах.

Взятие острова стало известным в городе в 4 часа утра 17 декабря. Был созван тотчас же военный совет под председательством Гуда, на котором было решено очистить город, так как форты снова взять невозможно, а Тулон, вследствие этого, держаться дольше не может.

В ночь с 17-го на 18-e неаполитанцы без особого приказа покинули форт Мисьеси, заколотив предварительно орудия. Мальбускэ, занятый испанцами и оказавший столь упорное сопротивление французам, должен был быть также очищен, так как не мог держаться без расположенного позади форта Мисьеси. Англичане, со своей стороны, очистили форт Фарон и взорвали на воздух два других форта, расположенных впереди: Де-Поммэ и Сен-Андрэ. Все остальные, кроме большого форта Ла-Мальг, который должен был прикрывать отступление союзников на суда, были очищены вечером 18-го. Войско Конвента тотчас же заняло очищенные форты и начало оттуда обстреливать город, который лишь теперь увидел, как печальна его участь. Вместо того чтобы подготовить население к предстоящему очищению крепости, для того чтобы жители могли подготовиться к бегству, союзники совершенно не посвящали их в ход событий. Паника поэтому была неминуема. Из боязни мести победителей жители, беря с собою самое необходимое, старались поспешно достичь гавани, чтобы оттуда на всевозможных судах и лодках добраться до флота. В этой панике погибло немало народа. Страх и отчаяние достигли своего апогея, когда испанцы взорвали на воздух два французских фрегата, нагруженных порохом, а Сидней Смит, впоследствии столь мужественно защищавший Акку против штурма Бонапарта и заставивший его снять осаду, поджег арсенал.

Отход союзников совершился с огромной поспешностью и походил на бегство. Они не успели, однако, взорвать на воздух нескольких французских судов и забрать с собою многочисленных беглецов, которых высадили на островах, расположенных напротив Тулона.

18 декабря войска Конвента вступили в Тулон и жестоко отомстили населению города. Хотя главным зачинщикам и удалось спастись бегством, все же несколько тысяч человек жизнью своею поплатились за то, что они жили в городе, осмелившемся выступить против Конвента!

Поспешивший из Лиона депутат Фуше в письме от 23 декабря к Калло д"Эрбуа дает волю своему ликованию: “Мы можем отпраздновать победу только одним способом. Сегодня вечером двести тринадцать бунтовщиков перешли в лучший мир… Прощай, мой друг, слезы радости застилают мне глаза – они наводняют всю мою душу”.

Судя по дошедшим до нас сведениям, Бонапарт и канониры его не принимали никакого участия в этой резне, а были заняты осмотром отчасти пораженного огнем арсенала и возведением батарей на форте Балагье и на противоположном Гросс-Туре. Через шесть дней после взятия Тулона он, будучи назначен 22 декабря бригадным генералом, испросил продолжительный отпуск.

Относительно взятия Тулона генерал Дюгомье сообщает, между прочим: “Огонь наших батарей, руководимых величайшим талантом, возвестил неприятелю гибель”. Кого разумеет он под этим “величайшим талантом”, угадать нетрудно, тем более что дивизионный генерал дю Тейль в письме к военному министру от 19 декабря 1793 года прямо говорит о военных способностях молодого артиллерийского офицера Бонапарта. “Мне не хватает слов, – пишет он, – чтобы описать тебе заслуги Бонапарта: множество знаний, высокая степень интеллигентности и бесконечное мужество, – вот, хотя слабое, представление об исключительных способностях этого редкого офицера. От тебя, министр, зависит использовать их на славу Республики”. События перед Тулоном и имя Бонапарта должны были глубоко запечатлеться в памяти человечества. Здесь началась победная карьера молодого корсиканца, который поверг всю вселенную в изумление и трепет своим гением, своей энергией, своей всесокрушимой волей, но также и насилием!

Наполеон, прибыв в лагерь под Тулоном, нашел там войско, состоявшее большей частью из храбрых волонтеров, и ни одного генерала, достойного ими командовать. Генерал Карто, который выказывал роскошь и великолепие, малосовместные со строгими республиканскими правилами, был просто невежда. Покорение Тулона было ему не под силу, но он вовсе не хотел сознаться в своей решительной неспособности, и еще, напротив, в одном себе исключительно находил дарования, необходимые для совершения этого подвига. Эта-то смешная самоуверенность внушила ему тот знаменитый план атаки, вследствие которого он был отозван от занимаемого им места. План этот изложен был в следующих двух строчках:

«Начальник артиллерии будет три дня сряду громить Тулон, после чего я атакую крепость тремя колоннами и возьму ее приступом».

К счастью, что при этом странном и немногоречивом военачальнике нашелся простой офицер, молодой человек двадцати четырех лет от роду, который столько же превосходил своего генерала познаниями и военными способностями, сколько уступал ему в чине. При всей своей тогдашней незначительности и скромности он не мог, однако ж, скрывать презрения к большей части людей, на которых по дисциплине и регламенту должен был смотреть как на старших себя, но которые по совершенной своей неспособности могли только вредить республике. Это-то презрение и сознание собственного превосходства над всеми окружавшими внушили ему смелость противоречить своим начальникам, чтобы не допустить их до приведения в действие принятых ими мер, которые он считал пагубными. По случаю ежедневных споров Наполеона с генералом Карто жена главнокомандующего сказала однажды своему мужу: «Да дай же ты волю этому молодому человеку; он побольше твоего смыслит; ведь он ничего не просит; а реляции ты составляешь сам, так слава все-таки останется за тобой».

При самом прибытии в лагерь Наполеон, одаренный той быстротой и верностью взгляда, которые так были ему полезны на поле битв, тотчас постиг, что для овладения Тулоном его должно атаковать со стороны гавани, и указывая это место на карте, сказал: «Вот Тулон». Со всем тем ему стоило немалого времени заставить принять свое мнение, которое разделял с ним один только начальник инженеров; но и эта поддержка со стороны просвещенного офицера не могла еще победить глупого упрямства главнокомандующего. Наконец, в числе народных представителей нашелся человек, в котором было столько проницательности и дальновидности, чтобы предугадать в начальнике небольшого отряда артиллерии будущего великого полководца. Наполеон получил всю власть, нужную для успешного приведения в действие своих планов; Карто отозван, неприятели выгнаны из Тулона, и победитель, вспоминая впоследствии об этом первом торжестве своем, которым он был некоторым образом обязан доверенности к нему народного представителя, с благодарностью говорил: «Гаспарен (Gasparin) открыл мне дорогу».

Во время осады Наполеон подавал собой пример величайшего хладнокровия и редкой храбрости и не в одном совете обнаруживал свое искусство и знание дела: он доказывал их на самом поле сражения; солдаты столько же удивлялись его мужественному равнодушию в опасностях, сколько генералы обширности и быстроте его соображений. Под ним было убито множество лошадей, а сам он ранен в левое бедро так, что ему грозила опасность лишиться ноги.

Наполеон от природы столь мало был расположен к чистой теории и до того пренебрегал наукой исключительно умозрительной, что никогда не мог ни довольствоваться, ни ограничиваться ими. Изобрести и исполнить - были для него два действия, тесно связанные между собой; огромность его замыслов могла бы приводить его самого в затруднение, если бы он не сознавал в себе силы и воли, способных твердо и постоянно стремиться к их исполнению. Эта потребность деятельности была с ним неразлучна и смолоду развернулась в нем; он сохранил ее во всех обстоятельствах своей жизни, и умер, едва лишь стал лишен возможности удовлетворять ее, едва лишь сила его воображения, исполнившая Европу гигантскими созданиями, была вынуждена действовать сама на себя.

Такую беспрерывную деятельность Наполеон прилагал не к одним важным делам; по требованию обстоятельств он вникал даже в мелочи и не считал унизительным для своего высокого ума исполнение, в случае нужды, самых простых механических работ. Так, во время осады Тулона, находясь однажды на батарее в ту самую минуту, когда один из канониров был убит, он тотчас же схватил банник и сам раз двенадцать кряду зарядил орудие. От этого он заразился сильной накожной болезнью, которой был подвержен убитый канонир, и эта-то болезнь, сделавшись опасной, была причиной худощавости Наполеона во все продолжение войн в Египте и Италии; он освободился от нее не прежде, чем вступил на престол, и обязан своим излечением Корвизару.

Не все начальники Наполеона были так завистливы и так неспособны, как Карто. Напротив, генералы Дютель (Dutheil) и Дюгоммие оказывали ему высокое уважение, которое люди высшего звания редко имеют к подчиненным. Это было следствием огромного и неоспоримого превосходства его познаний и способностей. Дюгоммие удивился, когда Наполеон по взятии Малого Гибралтара, одного из укреплений Тулона со стороны моря, с пророческой уверенностью сказал ему: «Ступайте, с Богом, отдыхать; мы уже взяли Тулон; вы послезавтра в нем ночуете». Но это удивление перешло в совершенный восторг, когда предсказание исполнилось в точности. В завещании своем Наполеон не забыл генералов Дютеля и Дюгоммие, как не забыл и Гаспарена. По взятии Тулона Дюгоммие ходатайствовал перед Комитетом общественной безопасности о награждении Наполеона чином бригадного генерала: «Наградите и повысьте этого молодого человека, - писал он, - потому что если вы будете к нему неблагодарны, то он возвысится и сам собой».

Народные представители уважили это ходатайство; новоиспеченный генерал назначен в итальянскую армию, под начальство Дюммербиона, и сильно содействовал взятию Саорджио и успехам сражений Танарского и Онейльского.

Наполеон, несмотря на то, что был привержен к партии ревностных республиканцев, которые употребляли уж слишком ужасные меры, умел силой своего гения стать выше современных страстей и понятий и при всем влиянии революционной горячки сохранить благоразумную умеренность и строгое беспристрастье, которых не могли поколебать смуты тогдашнего времени. Оттого-то и употребил он все свое влияние и всю свою власть на защиту своих политических противников от гонений и на спасение кинутых бурей на французские берега эмигрантов, в числе которых находилось и семейство Шабрильан. Когда месть Конвента, преследуя южных федералистов, постигла марсельского купеческого голову и богатейшего из тамошних негоциантов, восьмидесятичетырехлетнего старца Гюг (Hugues), Наполеон был до того поражен этим, что впоследствии сказал: «Право, мне показалось тогда, что пришло время светопредставленья!»

Несмотря на отвращение к подобным варварским поступкам, Наполеон судил, однако ж, хладнокровно о кровавых властителях той страшной эпохи. Это свидетельствуют его «Записки», писанные на острове Святой Елены.

Видно, что Робеспьер младший, бывший тогда народным представителем при армии, понял, подобно Гаспарену, великого человека и чистосердечно удивлялся его гению. Он употребил все свое старание, чтобы уговорить его отправиться с ним вместе в Париж, куда Робеспьера отозвали незадолго до девятого термидора. «Если бы я решительно не отказался от этой поездки, - говорит Наполеон, - кто знает, куда бы повел меня мой первый шаг и какая бы иная судьба ожидала меня!»

При осаде Тулона Наполеон встретил Дюрока и Жюно: Дюрока, который только один пользовался его дружбой и полной доверенностью, и Жюно, которого он заметил по следующему случаю:

По прибытии в Тулон начальнику артиллерии понадобилось во время построения батареи написать что-то на самом месте производства работы; он потребовал сержанта или капрала, который бы был грамотен и мог стать на ту пору его секретарем. Сержант не замедлил явиться и едва окончил продиктованное письмо, как ядро ударило в батарейный вал и засыпало бумагу землей. «Ладно, - сказал сержант-секретарь, - мне не понадобится песку». Этим сержантом был Жюно; такого доказательства мужества и хладнокровия было уже достаточно в глазах Наполеона, и он впоследствии возвел Жюно на высшую степень военных достоинств.

Взятие Тулона, которым были обязаны молодому Бонапарту, не могло, однако, избавить его от придирок и нападок со стороны комиссаров Конвента, которые были в то время не расположены ко всем вообще военным начальникам. Декрет, оставленный без исполнения, потребовал было Наполеона к ответу за некоторые меры, принятые им по случаю укрепления Марселя, а один из представителей, недовольный твердостью его характера и неготовностью исполнять его требования, решился произнести против него приговор, столь часто гибельный, но на этот раз оставшийся, к счастью, без последствий, приговор, лишавший Наполеона покровительства законов.

Мы уже имели случай сказать, что не все народные представители, бывшие при южной армии, показывали неприязненное расположение к Наполеону. Между ними один, женатый на прекрасной и любезной женщине, обласкал его как нельзя больше и предоставил ему в своем доме все права близкого знакомого. Наполеон воспользовался этой доверенностью и даже едва ли не употребил ее во зло, если судить по некоторым не очень скромным словам «Записок», писанных на острове Святой Елены, где сказано, что жена представителя была столько же хорошо расположена к молодому артиллерийскому генералу, как и ее муж, который один из первых обратил на него внимание Конвента в эпоху тринадцатого вендемиера.

Наполеон, сделавшись императором, снова встретился со своей хорошенькой знакомкой. Время и несчастье изменили черты ее лица, или, лучше сказать, не оставили на нем и следов прежней красоты, пленившей некогда Наполеона. «Почему же, - сказал ей император, - почему же вы не прибегли к посредничеству наших общих ницских знакомых, чтобы представиться мне? Многие из них занимают теперь важные должности и всегда имеют ко мне доступ». - «Ах, ваше величество, - отвечала она, - мое знакомство с этими господами прекратилось с той самой поры, как они стали знатны, а я несчастна». В то время она была вдовой и в крайне бедном положении. Наполеон исполнил все, о чем она его просила.

Припоминая об этой любовной шалости, Наполеон сказал:

«Тогда я был еще очень молод; гордясь моим маленьким успехом, я старался отблагодарить за него всеми зависевшими от меня средствами; и вот вы увидите, до чего может дойти злоупотребление властью, и от чего зависит иногда жизнь людей. Раз, прогуливаясь с женой моего приятеля, представителя, по линиям нашей позиции близ Мендского ущелья, мне вдруг пришло в голову показать ей небольшое сражение, и я приказал произвести атаку на неприятельские аванпосты. Правда, случилось так, что мы остались победителями; но, тем не менее, дело было очевидно бесполезное; атака сделана без всякой нужды, а все-таки стоила жизни нескольким человекам. Вспоминая об этом, я всякий раз жестоко упрекаю себя».

События девятого термидора остановили на короткое время Наполеона на поприще, начатом с таким блистательным успехом. Сношения ли его с Робеспьером младшим навлекли на него подозрения, или завистники его рождающейся славы рады были воспользоваться каким бы то ни было предлогом, чтобы погубить его, то ли, другое ли, только он был отрешен от должности и арестован по приказанию Албитта, де Лапорта и Салличети, которые вменили ему в преступление поездку его в Геную, исполненную по предписанию их же предместника, Рикорда.

Объявленный недостойным доверия армии и потребованный к ответу перед Комитетом общественной безопасности, генерал Бонапарт не захотел беспрекословно покориться подобному приговору. Он тотчас же послал ноту к представителям, велевшим было задержать его, и в этой ноте уже проглядывал тот высокомерный, сильный, сжатый слог, который впоследствии так легко было заметить и которому удивлялись во всех его речах, во всех его письмах. Вот некоторые отрывки из этой достопримечательной бумаги:

«Вы отрешили меня от должности, арестовали и объявили человеком подозрительным.

Вы обесчестили меня без суда, или осудили, не выслушав.

В государстве во время революций бывает только два разряда людей: подозрительные и патриоты...

К которому разряду хотят причислить меня?

Не с самых ли первых дней революции я придерживался ее начал?

Не меня ли видели во всегдашней борьбе то с врагами внутренними, то, по званию воина, с врагами внешними?

Для республики оставил я мою родину, утратил достояние, потерял все.

Потом, я не без отличия действовал под Тулоном и заслужил в бытность при итальянской армии часть лавров, пожатых ею при Саорджио, Онелья и Танаро...

При открытии Робеспьерова заговора я вел себя как человек, поступающий в духе правил.

Следовательно, нет возможности оспаривать у меня название патриота.

Что ж, не выслушав, объявляют меня подозрительным?

Патриот, невинный, оклеветанный, я все-таки не ропщу на меры, принятые против меня комитетом.

Если бы три человека объявили, что я сделал какое-нибудь преступление, я бы не мог роптать на приговор присяжных, осудивших меня.

Неужели же представители должны ставить правительство в необходимость поступать и несправедливо, и несогласно с видами политики?

Выслушайте меня; отстраните прижимки; возвратите мне уважение патриотов.

И тогда, через час, если злым людям нужна моя жизнь... пожалуй... я так мало дорожу ею, я так часто ею пренебрегал... Да! одна только мысль, что жизнь эта может еще быть полезна отечеству, дает мне твердость переносить ее».

Эта простая, но благородная и возвышенная речь заставила представителей рассудить о том, что они имеют дело с человеком, одаренным большими способностями и сильным характером, и, следовательно, должны отказаться от всякой надежды попрать его своим самовластием и преследованиями, не подвергая вместе с тем себя сильному и продолжительному сопротивлению с его стороны. И потому, соглашая требования своего честолюбия с благоразумной осторожностью, Албитт и Салличети, согласясь с генералом Дюммербионом, временно отменили произнесенный ими приговор и возвратили свободу генералу Бонапарту, «которого военные дарования и познание местностей, - сказано было в отданном ими приказе, - могут быть полезны республике».

В это время оборот дел по случаю происшествий термидора был причиной, что управление военным комитетом перешло в руки старинного артиллерийского капитана Обри, который перевел Наполеона в инфантерию и назначил его действовать в Вандее. Справедливо обиженный таким распоряжением и сознавая в себе способности, которых не хотел употребить на столь невидном поприще, Наполеон по прибытии в Париж не замедлил представить о сделанной ему несправедливости на рассмотрение военного комитета и говорил с большим жаром и пылкостью. Обри остался непреклонным; он сказал Наполеону: «Вы еще молоды; надо уступить старшим». На это Наполеон возразил:

«На поле битв стареют скоро, а я сейчас только с этого поля». Должно заметить, что президент комитета никогда не бывал в сражении.

Столь твердый и колкий ответ не только не смягчил, но еще более подстрекнул упрямство Г. Обри. Он никак не хотел изменить сделанного им назначения, а Наполеон предпочел быть скорее отставленным от службы, чем уступить несправедливости.

Итак, наступает поворотный в судьбе Наполеона год - 1793 г.

Именно в этом году судьба наконец-то предоставит ему долгожданный шанс, и молодой амбициозный офицер совершит карьерный прорыв: 16 сентября 1793 г. «гражданин Буонапарте, капитан, направляющийся в Итальянскую армию», назначается специальными представителями Национального Конвента - Саличетти и Гаспареном - командующим артиллерией в войсках, осаждавших Тулон, в котором началось контрреволюционное восстание роялистов, сторонников павшей монархии, сдавших город на милость внешнего врага - англо-испанского флота.

Англо-испанский флот прибывает в Тулон
Захватчики считают единственным законным правителем Франции малолетнего Людовика XVII, сына казненных Марии-Антуанетты и Людовика XVI.

Луи XVII, малолетний Дофин Франции в 1792 г. Ему никогда не будет суждено взойти на престол.
Над Тулоном развевается королевский флаг с лилиями, знаменитыми флер де лис (fleur de lys).Захват французских территорий может поставить под вопрос само существование молодой Республики и Национального Конвента.
Что же из себя представлял Конвент? После свержения короля это был главный орган власти с неограниченными полномочиями. Фактически Конвент сочетал в себе все 3 ветви власти: и законодательную, и исполнительную, и судебную. Представители Конвента избирались гражданами, имеющими право голоса (на тот момент - мужчинами старше 25 лет). За несколько месяцев до направления Наполеона в Тулон именно члены Конвента примут решение о казни несчастного Людовика XVI. Король будет обвинен в составлении заговора против свободы нации и в ряде покушений на безопасность государства.

Казнь Людовика XVI
Наполеон прибывает в Тулон и начинает действовать. Ему становится очевидно, что с учетом рельефа местности город можно взять штурмом, используя огонь артиллерии и пехоты. Но вот незадача - с предложениями Наполеона категорически не согласен командующий армией генерал Карто. Между ним и корсиканским выскочкой складываются натянутые отношения.

Генерал Карто. Неудачливый вояка и посредственный художник
Наполеон добивается от одного из наиболее влиятельных комитетов Конвента - Комитета общественного спасения - одобрения своего плана и свободы действий. Более того, генерала Карто снимают с должности. Но не стоит заблуждаться относительно влияния нашего героя на Конвент и его Комитеты. Дело в том, что тот самый Саличетти, один из тех, кто отправлял Наполеона в Тулон, его знакомый, земляк корсиканец, поэтому Буонапарте может напрямую излагать ему свой план штурма. Впрочем, в последние годы своей жизни Наполеон настаивал на том, что на должность командира батальона его предложили сами артиллерийские офицеры, как обладающему наибольшими познаниями в артиллерийском деле.

Депутат Национального Конвента, Кристоф Саличетти
Вероятно, главной причиной, по которой план Наполеона по захвату Тулона оказался услышан, явилось не знакомство с влиятельными земляками и не его личные достоинства, а то, что идеи сокрушительного штурма как нельзя лучше отражали настроения, царящие в Конвенте: все потрясены изменой жителей Тулона, отдавших захватчикам-англичанам город, арсенал и флот Средиземного моря. Генерал Карто оказывается недееспособен: он упускает время, осада идет вяло и неуспешно. Нужно было дать быстрый и жесткий отпор предателям!
На место генерала Карто прибывает генерал Доппе, бывший медик. На следующий день небольшой инцидент дал начало атаке на Тулон. Изначально в бой пошел один из батальонов, возмущенный дурным обращением испанских военных с плененным французским волонтером. Вслед за ним в атаку отправился целый полк. В результате в драку оказалась увязанной целая дивизия. Наполеон отправляется к генералу Доппе, чтобы выяснить причину происходящего, но и тот находится в недоумении. Вместе они отправляются на место происшествия. Генерал Доппе разрешает Наполеону возглавить атаку. Наш герой идет впереди штурмующей колонны и даже получает несерьезное ранение. Солдаты были уже готовы взять форт, как вдруг играют отбой. Как оказалось, рядом с генералом Доппе, хоть и далеко от огневой линии, снарядом убивает адьютанта. Войска, понесшие дополнительные потери при отступлении, негодуют: «Когда же перестанут присылать для командования нами живописцев и медиков?». Через несколько дней на место генерала Доппе присылают нового генерала - Дюгоммье, богатого колониста с о.Мартиники, у которого за плечами было 40 лет доблестной службы.

Храбрый воитель Дюгоммье любил храбрецов и был любим ими.
Дюгоммье, похоже, первым из остальных командующих осадой Тулона понимает все преимущества плана, предложенного Наполеоном, и дает приказ привести его в исполнение. Наполеон начинает строительство мощной батареи из пушек и мортир, получившей название батарея Конвента, напротив одного из фортов Тулона. По его задумке неожиданная атака деморализует флот противника и решит исход осады, поэтому батарею маскируют оливковыми ветвями от взора неприятеля. Сооружение батареи было закончено вечером, утром следующего дня Наполеон намеревался открыть огонь. Но на смотр построенных укреплений приходят несколько народных представителей - депутатов Конвента, находят батарею вполне подготовленной к бою и решают отдать приказ о начале стрельбы. Каково же было удивление Наполеона, находившегося в этот момент у себя в другой части армии и услышавшего грохот орудий, что абсолютно противоречило плану! Он тут же подает жалобу главнокомандующему, но непоправимый вред уже нанесен: на следующий день британский генерал О’Хара завладел так неловко себя обнаружившей батареей Конвента и заклепал все орудия. В это время Наполеон вместе с несколькими сотнями гренадеров выдвинулся вперед и открыл по войскам англичан плотный огонь. Удивленные англичане поначалу предположили, что огонь открыли союзники - канальи неаполитанцы, по ошибке принявшие их за французов. О’Хара, решивший исправить досадную ошибку, выбежал из расположения батареи наперерез французам. Раненного в руку генерала крепко хватает за мундир и берет в плен лично Наполеон. От расправы О’Хару спасает только личное заступничество Наполеона.
Начинается ожесточенная бомбардировка фортов Тулона. После 2-хдневной ожесточенной канонады армия Конвента пошла штурмом на укрепления Тулона. Ход битвы определили активные действия резервной колонны Наполеона, подоспевшей в тот момент, когла осаждающие отбросили наступление республиканцев. В сражении под Наполеоном была убита лошадь. На другой день началось повальное бегство из города тех, кого англичане соглашались взять на борт. Погода не благоприятствовала: сильный ветер мог помешать эскадре отплыть, а значит - обрекал ее на полный разгром. Вражеский флот был вынужден поспешно покинуть город, и к 19 декабря Тулон был взят.

Капитан Буонапарте ведет республиканские войска на штурм Тулона
Таково было первое сражение, данное и выигранное Наполеоном. 22 декабря, т.е. всего через 3 месяца после своего командирования в Тулон, Наполеон по представлению Огюстена Робеспьера был произведен в бригадные генералы.

Огюстен Робеспьер, брат «бешеной гиены» Максимиллиана Робеспьера - лидера французской революции
В военное министерство ушла одна из депеш, восхваляющая подвиг юного офицера: «У меня слов не хватает, чтобы изобразить тебе заслугу Бонапарта: у него знаний столь же много, как и ума, и слишком много характера, и это еще даст тебе слабое понятие о хороших качествах этого редкого офицера». Дюгоммье написал в Комитет общественного спасения буквально следующее: «Наградите и выдвиньте этого молодого человека, потому что, если по отношению к нему будут неблагодарны, он выдвинется сам собой». На новой должности Наполеон раскрывает и докладывает в Комитет общественного спасения об огромных растратах в военной администрации, в службе снабжения и среди личного состава.
Время, когда Бонапарт взял Тулон, было временем расцвета революционной диктатуры, террора, борьбы против реальных и мнимых восстаний, уничтожения реальных и мнимых врагов революции. При этом молодому государству всерьез угрожают соседи, под предлогом восстановления монархии претендующие на французские территории. Наполеон разрабатывает необычный план в стиле «лучшая защита - это нападение». Он предлагает Огюстену Робеспьеру вторгнуться в северную Италию, чтобы оттуда угрожать Австрии. 24 марта 1794 г. не без протекции Робеспьера-младшего он назначается командующим артиллерией Итальянской армии, воевавшей в тот момент на границе. Наполеон находился в Ницце в тот момент, когда разразилась катастрофа: 27 июля из Парижа приходит неслыханная весть об аресте и казни без суда и следствия братьев Робеспьеров. По всей Франции прокатилась волна арестов лиц, близких к казненным революционерам-якобинцам. Генерал Бонапарт менее чем через 2 недели после казни своих покровителей был арестован и препровожден под конвоем в форт Антиба по обвинению в заговоре, «губительном для свободы».

Наполеон в застенках Антибского форта. Август 1794.
Спустя 2 недели - 20 августа - его выпустили без предъявления обвинений: в бумагах Наполеона не нашлось ничего, что могло бы дать повод к преследованию. Редкая удача для времен, когда от ареста до гильотины было полшага. Сам Наполеон вспоминал об этих временах так: «Будь я на 5 лет постарше, окончил бы свою жизнь на гильотине». Еще через 10 дней его восстанавливают в звании, однако прежнюю должность не возвращают. Фортуна снова отвернулась от корсиканца: Тулонский подвиг если еще не забыт, то, по крайней мере, уже не ценится так высоко, как в первые моменты после триумфа.
А тем временем новый 1795 год приносит новые неприятности. 29 марта 1975 г. Наполеона назначают генералом артиллерии Западной армии. Комитет общественного спасения приказывают ему ехать в Вандею для подавления восстания шуанов - крестьян, выступавших за реставрацию монархии.

Знак восставших роялистов в Вандее
У Наполеона нет никакого желания выполнять распоряжение. Он только что обручился со своей возлюбленной Дезире Клари, кроме того он, артиллерист, не хочет служить в пехотной бригаде. После перепалки с одним из членов Комитета общественного спасения - Обри, заведовавшим назначениями и переводами генералов, Буонапарте подает в отставку. Опять наступает время материальных лишений. Проведя в Париже трудную зиму и еще более голодную весну, Наполеон соглашается на должность в топографическом отделении Комитета - прообразе генерального штаба. Служба не приносила большого дохода, Наполеон существовал на половинное жалование. От планов жениться на Дезире Клари приходится отказаться.

Дезире Клари - прототип главной героини незаконченного романа Бонапарта «Клиссон и Евгения»
И вот судьба дает новый шанс. Наполеон снова нужен республике и снова - в борьбе против роялистов. Обстановка была такова: Конвент, готовый к самороспуску, подготовил новую конституцию, согласно которой исполнительная власть сосредотачивалась у 5 директоров, а законодательная - у двух собраний: Совете пятисот и Совете старейшин. Страшась, как бы роялисты не проникли в будущий выборный Совет пятисот, Конвент в последние дни своего правления принимает закон, согласно которому 2/3 обоих советов должны быть избраны из числа членов Конвента. Идеологом этого решения был Поль Баррас.

Политтехнолог Баррас. Не иначе как предок Жерара Депардье
Произвол Конвента, пытающегося неприкрыто узурпировать власть, объединяет не только роялистов, но и значительную часть зажиточной буржуазии. С 29 сентября 1795 г. в Конвент начинают поступать тревожные сведения о настроениях центральных «богатых» частей Парижа. У Конвента не остается опоры. Жесткие расправы сделали свое дело: рабочие Парижа смотрели в тот момент на Конвент, как на самого лютого врага, им не пришло бы в голову сражаться за сохранение этой власти. Оставалась армия, но и здесь дело было неблагополучно.
4 октября по парижским улицам снует восторженная ликующая толпа. Она только что получила известие, что Конвент отказывается от борьбы, и выборы будут свободными. Но ликование оказывается преждевременным. Конвент решает бороться и в ту же ночь - 13 вандемьера по революционному исчислению - назначает Барраса главным начальником всех вооруженных сил Парижа. Считавшийся современниками средоточием всех возможных пороков, казнокрад, распутник, карьерист, он зато точно не был трусом. Правда, и военными талантами не обладал, в чем отдавал себе отчет. Счет идет на часы. Баррас случайно вспоминает худощавую фигуру в потертом сером пальто - просителя, который несколько раз за последнее время являлся к нему на прием. Все, что он знает о нем, так это то, что молодой человек отличился под Тулоном, но потом у него случились какие-то неприятности, и теперь он перебивается в столице, не имея сколь-нибудь значимого заработка. Баррас приказывает найти и привести Буонапарте. С ответом на вопрос - берется ли он покончить с мятежом - Наполеон медлит недолго. Его единственное условие, чтобы никто не вмешивался в его распоряжения. Для усмирения восставших горожан Наполеон беспощадно применяет артиллерию. Мятежники отвечают ружейной пальбой. Силы неравны. Особенно драматичные события развернулись на паперти церкви св.Роха. После артобстрела на паперти остается кровавое месиво.

Артиллерийский обстрел церкви св.Роха (Сен-Рош)
Уже позднее, когда все будет кончено, Наполеон скажет своему другу Жюно о мятежниках: «Если бы эти молодцы дали мне начальство над ними, как бы у меня полетели на воздух члены Конвента». Оставив несколько сотен трупов на городских улицах и уволакивая за собой раненых, горожане бегут в разных направлениях. Кто-то скрывается по домам, кто-то немедленно покидает Париж. Позже на о.Св.Елены Наполеон расскажет своему лекарю О’Мира, что убитых было не более сотни с обеих сторон. Причиной небольших потерей Бонапарт считал то, что после первых залпов ядрами, оглушивших и напугавших толпу, затем пушки заряжались только порохом.
26 октября Наполеона назначают командующим Парижским гарнизоном. Генерал доказал свою репутацию надежного республиканца, своим среди тех, кто выступает против роялистской угрозы. Чтобы окончательно доказать, что он чувствует себя настоящим французом, генерал Буонапарте решает отныне именовать себя Бонапартом. Политики, завладевшие властью, а во главе их Баррас, сделавшийся влиятельнейшим из 5 директоров Директории, благосклонно взирают на молодого генерала. Теперь они знают, на кого можно положиться, если в будущем придется пустить в ход военную силу против народных волнений.
Теперь Наполеон вхож в дом Барраса. Там он встречает жену казненного при терроре генерала, графа Богарне, а также близкую во всех отношениях подругу Барраса - Жозефину Богарне и пылко влюбляется. Эту женщину он будет помнить и любить всю свою жизнь. Wikipedia

В ходе войны за испанское наследство 1701–1714 годов к концу в 1706 года войска Священной Римской империи и её английских и голландских союзников полностью овладели Фландрией. Но затем ситуация для союзников на этом направлении превратилась в стратегический тупик – французский маршал Вандом со 100 тысячами солдат преграждал Мальборо путь на Париж. В связи с этим возникла идея вторжения во Францию с юга, для чего необходимо было уничтожить французский Флот Леванта, базировавшийся на Тулон. Если бы это удалось, появилась бы возможность высадить союзные войска в Провансе, отрезать французские войска в Северной Италии от метрополии и развить наступление вглубь королевства Людовика XIV.

Взятие Тулона как выход из стратегического тупика

Ещё летом 1706 года Евгений Савойский деблокировал Турин, и французы вынуждены были отступить из Пьемонта и Савойи. В Испании войска коалиции планировали провести широкомасштабное наступление, которое бы сковало испано-французские войска на Иберийском полуострове и, в случае успешного развития дел в Провансе, препятствовало бы переброске подкреплений к Тулону. Если же после высадки австрияков в Тулоне или Ницце французы вывели бы войска из Испании, союзники вполне могли бы взять Мадрид.

Вообще, план этот следовало бы признать достаточно авантюрным, поскольку вести крупномасштабные активные боевые действия на двух фронтах одновременно, скоординировав их чётким временным графиком, в ту эпоху не представлялось возможным. Однако захват Тулона действительно был бы серьёзным ударом по Франции, а высадка большой армии в Провансе могла бы и вовсе вывести её из войны.

Фортификационные сооружения крепости Тулон, макет

Будучи в Лиссабоне, адмирал Клаудисли Шовель получил следующие инструкции от английской королевы Анны: снарядить 40 линейных кораблей и достаточное для перевозки армии (15 тысяч штыков) количество транспортов, а также договориться с принцем Евгением Савойским, который назначался главнокомандующим операцией, о её сроках. Однако с самого начала планы начали трещать по швам. Первыми со своими корректировками влезли австрийцы – они считали необходимым до начала операции захватить Неаполь и для этого часть сил отвлекали в Южную Италию.

Королева Анна попыталась договориться с императором Иосифом. Британцы взяли на себя снабжение экспедиционных сил порохом, выделили 100 тысяч фунтов на вербовку войск в Пьемонте и Савойе, но – безрезультатно. Иосиф отписал, что, по его мнению, захват Неаполя гораздо важнее высадки во Франции, поэтому первоочерёдной целью австрийские войска видят именно Южную Италию. Впрочем – успокаивал Иосиф королеву – в Неаполе сильны его приверженцы и занятие этого порта не займёт много времени.

К маю 1707 года у испанского побережья под командованием Шовеля собрались довольно большие силы: 31 британский и 15 голландских линкоров, а кроме того – 20 фрегатов и около 200 транспортов. Однако отряды были раскиданы по разным местам. 22 британских корабля под командованием вице-адмирала Джорджа Бинга и контр-адмирала Джона Норриса с начала апреля крейсировали у Аликанте, тогда как остальные корабли и суда находились в портах Каталонии.

Адмирал Клаудисли Шовель

Дело в том, что английские войска графа Голуэя накануне потерпели поражение у Альмансе от испано-французских войск графа Бервика (побочного сына герцога Мальборо, поддержавшего Якова II и оказавшегося по другую сторону баррикад), поэтому Роял Неви была поставлена задача срочно доставить туда подкрепления.

В конце апреля отряд Норриса получил задачу выдвинуться к Генуе, а самого контр-адмирала Шовель назначил своим представителем при штабе Евгения Савойского, отрекомендовав его как «человека большой преданности и громадного опыта, которому вы всецело можете доверять» .

Шовель действительно доверял Норрису – они были знакомы очень давно, с боя против французского флота в бухте Бентри у побережья Ирландии в 1689 году, где Норрис проходил службу гардемарином на корабле Шовеля. Контр-адмирал Джон Норрис имел на флоте шутливое прозвище «Джек - плохая погода» (Foul Weather Jack ), поскольку довольно часто попадал в шторма, но моряком он был грамотным и бесстрашным.

По суше или по морю: басня про лебедя, щуку и рака в исполнении Евгения Савойского

5 мая 1707 года адмирал Норрис прибыл в Турин, но принца Евгения там не оказалось, Савойский находился со своим штабом в Милане. Через несколько дней принц прибыл. Состоялся импровизированный военный совет, на котором присутствовали сам Савойский, британский посланник Джон Четвинд и контр-адмирал Джон Норрис.

Основной проблемой австрийский полководец назвал сильную нехватку пороха и ядер и попросил Роял Неви снабдить его всем необходимым. Норрис возражал. Он говорил, что королева готова оплатить боеприпасы, но снимать их с кораблей было бы неразумно – ведь французы вполне могут вывести на бой Флот Леванта, и тогда эти боеприпасы пригодились бы самому Шовелю. Стороны препирались до вечера, но так и не пришли к общему мнению. Норрис пообещал, что отпишет об этом графу Сандерленду, секретарю государственного совета, а Четвинд пытался убедить Евгения закупить всё необходимое в Ливорно и Генуе.

Принц Евгений Савойский

10 мая Шовель вышел из Лиссабона и отправился к побережью Италии. На траверзе Аликанте к нему присоединился Бинг. Здесь командующий получил от Норриса известие о проблемах с боеприпасами у австрияков. Шовель немедленно приказал двум кораблям взять курс на Гибралтар и загрузить к себе в трюмы 1000 бочек пороха и 12 тысяч ядер.

По расчётам командующего, к концу мая английские корабли должны были подойти к устью Вара на границе между Италией и Францией. Мальборо, получивший известия от Шовеля, Норриса и Четвинда, разрешил закупать необходимое для эскадры на свои деньги, пообещав после похода компенсировать расходы из государственных средств.

Английская эскадра крейсировала между Ниццей и Антибой, когда около Генуи дозорные заметили маленький французский отряд из 6 кораблей. Норрис и Бинг забили тревогу: если французов не перехватить, высадка, вполне возможно, будет под угрозой, ведь о приготовлениях к операции знает всё побережье Северной Италии. Был выделен небольшой отряд для перехвата французов, однако те смогли оторваться и спокойно вошли в Тулон в конце мая.

Высадка под Тулоном задерживалась. В начале июня эрцгерцог Карл обратился с письмом к принцу Евгению и императору с просьбой послать часть войск из Италии в Испанию. Норрис как представитель Роял Неви при штабе Савойского сразу же отписал об этой просьбе Мальборо, который выступил с резкой отповедью в адрес союзников. Мальборо сообщил эрцгерцогу Карлу, что участие флотов в каких-либо операциях помимо высадки в Провансе в этом году не планируется и что Голландия и Англия совершенно не одобряют ослабление войск, предназначенных для высадки.

Эрцгерцог не успокоился и отправил письмо королеве Анне, где просил, чтобы Шовель доставил столь необходимые войска из Италии в Испанию, «пока в Каталонии ещё относительно спокойно» . Королева приказал Шовелю выполнить просьбу Карла, и тот был вынужден подчиниться. 20 мая вице-адмирал встретился с эрцгерцогом в Барселоне, где имел с ним долгую беседу относительно планов высадки. Ему удалось убедить Карла, что нападение на Тулон сильно поможет и делам союзников в Испании, поэтому надо выделить для этой экспедиции все возможные силы.

2 июня 1707 года Роял Неви крейсировал в 60 милях от Ниццы. Под командованием Шовеля было 43 корабля и 57 транспортов. Норрис сообщал командующему, что войска австрияков будут готовы к погрузке через неделю. В Ливорно и Геную были посланы корабли для пополнения припасов и провианта.

И как раз в это время Савойский опять изменил свои планы. Теперь он собирался выдвинуться к Тулону по суше, захватив по пути города Монако, Виллефранш и Антибу. Шовель же настаивал на морской высадке около Тулона, что позволило бы избежать затяжных боёв за второсортные крепости.

14 июля на военном совете было решено выдвигаться к Тулону, и Шовель послал к Йерским островам 12 фрегатов. Принц Евгений клялся и божился, что его войска подойдут к крепости через шесть дней и ударят по главной военно-морской базе Флота Леванта с суши. Однако этого не произошло. Савойский вышел из Турина с 35 тысячами штыков и только через 17 дней добрался до Суз (город в Пьемонте, недалеко от Швейцарии). Из 35 000 человек 8000 были предоставлены Савойскому Иосифом для взятия Неаполя, однако и оставшихся войск с избытком хватило бы для высадки. Но принц окончательно решил прорваться в Прованс по суше.

Когда в товарищах согласья нет, или кто в лес, кто по дрова

8 июня Евгений Савойский прибыл на флагманский «Ассошейтн». Он сообщил английскому адмиралу, что французы хорошо укрепились в Варе. По данным разведки, там было сосредоточено не меньше 800 кавалеристов и 6 батальонов солдат. 1 июля 4 английских и 1 голландский корабль произвели бомбардировку Вара, в то время как 600 моряков под командованием Джона Норриса высадились в гавани. Атака ничем существенным не закончилась: корабли сделали по 25 выстрелов и отошли, а моряки погрузились в шлюпки и отправились обратно. Савойцы и имперцы не поддержали англичан в прямой атаке, однако сделали обходной манёвр. Французы, которым Савойский угрожал обходом с тыла, отошли к Тулону.

Шовель и Норрис настаивали на скором движении к Тулону, тогда как принц опять мечтал о захвате Монако и Антиб. Евгений в очередной раз отказался от морского пути, сказав, что подойдёт к Тулону с суши.

4 июля начался марш армии союзников к Тулону. Солнце светило немилосердно, дорога оказалась очень трудной, особенно между Фрежюсом и Каннами. Десятки солдат умерли от солнечных ударов. Лишь 15-го союзные войска достигли Ла-Валетты, крепостицы в двух милях от Тулона. На очередном военном совете Савойский высказался в том духе, что затея с осадой Тулона – глупая и ненужная. Норрис и Шовель застыли в недоумении. Все вопросы разрешил Четвинд, который понимал подоплёку этих вызывающих слов – австрияки требовали очередных субсидий.

Пушка с флагмана Шовеля «Ассошейтн»

Меж тем французы, узнав о поражении под Варом, срочно принимали меры к защите Тулона. Был открыт городской арсенал, в котором оружие получали все добровольцы. Также власти организовали сбор денег для рабочих, чтобы срочно привести в порядок укрепления. К городу были посланы 28 батальонов под командованием маршала Тессье, который по пути соединился с войсками, отступающими из Вара.

К началу осады гарнизон Тулона насчитывал 20 тысяч штыков при 350 орудиях. В гавани Тулона стояли 46 французских кораблей с вооружением от 50 до 104 орудий на каждом. Среди них находились 100-пушечный «Террибль», 104-пушечные «Солейл Руаяль» и «Фудроян», а также корабли I–II рангов «Эдатан», «Адмирабль», «Триомфан», «Оргильё» и другие. Однако большая часть французских кораблей была разоружена, так как средств на подготовку флота к выходу в море не было совсем.

Людовик XIV, боясь, что англичане могут ворваться в гавань Тулона и захватить корабли, приказал притопить их до верхней палубы. Это притопление планировалось на короткий промежуток времени в расчёте на то, что корабли впоследствии можно было бы спасти.

Два 90-пушечника – «Тоннан» и «Сент-Филлип» – французы превратили в плавучие батареи. Их дополнительно обшили лесом, натянули сетки, защищавшие корабли от бомб, надстроили отцепляемые були (подзатопленные лодки и мелкие суда, привязанные к корабля вдоль бортов), которые должны были защитить их от брандеров.

17 июля ещё раз собрался союзный военный совет, где адмирал Шовель призвал к немедленному штурму Тулона. Савойский, напротив, настаивал на правильной осаде. Напрасно английский адмирал указывал, что момент сейчас исключительно выгодный, ведь французы ещё не успели закончить работ на укреплениях. Принц Евгений упорно стоял на своём. Судя по всему, он опасался быть отрезанным французами, которые, по слухам, спешно формировали новую армию в Тулузе.

В этот же день английский адмирал сгрузил британские войска и приступил к постройке батарей в районе мыса Эгуйит. Поскольку количество морских пехотинцев на эскадре было чрезвычайно мало, Шовель из экипажей организовал 6 батальонов матросов, которые обслуживали пушки на суше. Умело установленные орудия англичан произвели большие опустошения в Тулоне: было убито более 800 французских солдат, разрушено 160 зданий, 6 складов.

Австрияки и савояры в это время неторопливо подводили свои траншеи к бастионам города. 23 июля ими была предпринята попытка атаки форта Сент-Катерин, но силы, выделенные на это, были просто смешными – 55 гренадёров. Естественно, что атака захлебнулась. К 29 июля принц Евгений совсем пал духом – он считал, что осада не удалась, и войска надо отводить обратно в Турин. К тому же маршал Тессье смог привести к французам подкрепление в 10 тысяч человек, поэтому гарнизон города теперь составлял 30 тысяч штыков, тогда как армия Савойского сократилась из-за болезней до 20 тысяч.

Карта осады Тулона, 1707 год

4 августа французы сделали вылазку довольно крупными силами (12 тысяч солдат), напали на траншеи союзников около Круа-Фарон и Ля-Мальг, выбили их из бастиона Сент-Катерин, но были отбиты на всех других направлениях. Однако это событие оказалось последней каплей: принц Евгений сказал, что отводит войска к Савойе.

Ограниченный успех

Шовель не хотел сдаваться – он решил напоследок обстрелять Тулон, уничтожить там французские корабли, разрушить арсенал и верфи. Утром 5 августа Шовель, Бинг и Дилкс повели свои корабли в гавань Тулона. Бинг имел задачу нейтрализовать форт Сен-Луи (расположенный на том же мысу, где и Гранд-Тампль, только со стороны моря). Головной «Сен-Джордж» начал перестрелку с французами, его поддержали «Свитшур» и бомбардирское судно «Дурслей», однако ветер скоро засвежел, что не позволило англичанам вести прицельный огонь. В результате Бинг с потерями отступил.

Дилкс и его эскадра атаковали 9-пушечную батарею между Гранд-Тампль и фортом Сент-Луи. После обстрела батареи французы покинули её, и 7 августа там высадились англичане, которые перевезли на берег 22 орудия. Теперь огонь по внутренней гавани Тулона мог вестись беспрепятственно. В результате бомбардировки с моря англичанам удалось сжечь 2 французских корабля - 54-пушечный «Саж» и 52-пушечный «Фортюн». Так же англичане сумели нанести повреждения притопленному 58-пушечному «Дьяман» и двум французским фрегатам.

9 августа Роял Неви покинул окрестности Тулона. 12 августа отошла к Ницце и австрийская армия. Союзники так и не смогли взять город и порт, однако благодаря их действиям французы потеряли весь Флот Леванта. Дело в том, что корабли провели в затопленном состоянии около месяца (с 17 июля по 9 августа), и по дереву пошла червоточина и гниль. Затопленные корабли срочно требовали тимберовки. Далее предоставим слово французскому историку Фернану Броделю:

«Сразу же после отступления противника один за другим корабли стали поднимать на поверхность. В своих письмах маркиз де Ланжерон отмечал каждую из этих судоподъемных операций как новую победу, а заодно, конечно, и новое оправдание для себя лично.

30 августа он пишет Поншартрену: «Нынче утром начал откачку воды из «Фудрояна» - одного из тех кораблей, которые в письме из Марселя вам расписали в самых мрачных красках; еще до полудня корабль уже был на плаву…»

6 сентября: бесчестные люди «уверяли, будто он [то есть сам Ланжерон] пустил ко дну тяжелые боевые корабли короля». Это ложь, «он затопил их водой лишь до первой пушечной палубы. А если бы и пришлось пустить ко дну какой-либо тяжелый корабль, его за четыре дня подняли бы обратно».

15 сентября: «…из кораблей «Фудроян», «Солейл Руаяль», «Триомфан» и «Адмирабль» вода откачана полностью, не осталось ни капли…» Скоро будут подняты на поверхность также и «Террибль» и «Энтрепид»… Что касается героев осады – «Сент-Филиппа» и «Тоннана», – то первый из них вообще не затапливался, а второй поднят; «другое дело, что среди всех королевских кораблей нет двух других настолько прогнивших; они прогнили столь сильно, что я не поручился бы за них в летнюю кампанию». Наконец, 9 октября - победа, «работы закончены». <…>

После осады финансовые трудности в Тулоне сделались очевидны: в нем стали тормозиться всякие работы. Корабли, которые до тех пор поддерживались на плаву благодаря утомительному труду каторжников, приставленных к ручным помпам, теперь легли на илистое дно рейда. Это означало для них прямой путь на кладбище, на слом - они годились уже только на дрова».

Британский флот при осаде Тулона

Шовель отошёл к Лиссабону. В Средиземном море он оставил 13 кораблей под командованием Дилкса, а сам поспешил в Англию. 23 октября недалеко от островов Силли Джордж Бинг на «Роял Энн» видел сигналы бедствия, но поскольку море было очень бурным, Бинг не смог подойти на помощь.

Утром стало понятно, что флагманский «Ассошейтн» разбился о камни Силли. Погибло примерно 800 человек, в том числе и сам адмирал. По другой версии – выживший в кораблекрушении Шовель был зарезан одним из жителей острова, который увидел на нём перстни с бриллиантами. Тело Клаудисли Шовеля было обнаружено рыбаками, погружено на борт «Арундела» и оттранспортировано в Лондон с приспущенными флагами. Адмирал был с почестями похоронен в Вестминстерском аббатстве.