Прославленный старообрядческий начетчик и апологет Федор Евфимьевич Мельников как-то написал: «Старообрядческая история полна удивительными, провиденциальными сплетениями знаменательных фактов ». К одному из таких знаменательных и отчасти даже чудесных случаев можно отнести историю спасения жителей Ржева в старообрядческом храме Покрова Пресвятыя Богородицы 3 марта 1943 года.

Началась эта драматичная история 14 октября 1941 года, в сам праздник Покрова Пресвятой Богородицы. Рано утром, когда христиане Ржева собирались к божественной службе, грохочущая немецкая техника и колонны солдат вошли в город. В это время во Ржеве оставалось около 20 тысяч жителей из более чем 56. Опьяненные безнаказанностью первых месяцев войны, немцы стали ходить по домам, грабить, отнимать продукты, одежду, скотину, птиц. Прикладами и штыками выламывали запоры, выбивали стекла, рамы. Заставляли жителей расчищать снег на дорогах, рыть окопы вдоль берега Волги.

Однако Господь уготовал утешение всем истинно верующим в него. Настоящей отрадой для страдающих жителей города стал старообрядческий . В период немецко-фашистской оккупации Покровская церковь была единственным местом в городе, где в это время совершались богослужения. Однако и её не миновали ужасы войны. 12 сентября 1942 года был расстрелян немецким солдатом настоятель храма протоиерей .

Вот как об этом вспоминает одна из тогдашних прихожанок Покровской церкви М.А. Тихомирова :

12 сентября 1942 года вечером от снаряда загорелась Казанская церковь, стоявшая на берегу Волги. Эта весть о пожаре одной из старинных и красивейших церквей города так взволновала о. Андрея Попова, что он или забыл, или просто махнул рукой на приказ немцев не лазить на колокольню, все-таки взобрался на неё, чтобы убедиться, что пожар действительно начался. За ним отец (дьякон) и младший сын священника — Павел. Немцы с соседней улицы как увидели на колокольне двух бородатых мужчин с биноклями, решили — партизаны, сразу побежали к церкви с автоматами. Те уже спустились, дьякон и Павел пошли в церковь, священник — на огород. Когда о. Андрей шел по двору, немец дал очередь, тот только и успел крикнуть: «За что?», — и со стоном упал на землю.

Перед отступлением немецкие войска согнали оставшихся в живых мирных жителей города в Покровский старообрядческий храм, заминировали его и ближайшие улицы. Начальник подразделения немецких саперов собирался взорвать храм вместе с людьми, как только советские войска начнут входить в город. Нацисты собирались устрашить этим кровавым и бесчеловечным деянием и жителей города, и наступавшие советские войска. Впоследствии генерал-лейтенант Гельмут Вейдеминг показал, что ему, как командиру 86 ПД из штаба 9-й армии, по плану «Движение буйволов» предписывалось сжечь при отступлении в намеченной полосе все населенные пункты, взорвать каменные постройки и уничтожить вообще все объекты, которые могут быть полезны противнику.

Двое суток провели ржевитяне в заминированной церкви, без еды и воды, ежесекундно ожидая страшной смерти. Однако по воле Божией, можно сказать чудесным образом, немцы не смогли взорвать церковь. 3 марта 1943 года жители были освобождены воинами Красной армии. Когда узники увидели военных в маскхалатах и с автоматами, то сначала не могли поверить, что это воины Красной армии. Вот как об освобождении вспоминает одна из узниц Покровской церкви М.А. Тихомирова :

Светлее стало, смотрим — идут осторожно от пожарной каланчи (она была на соседней с церковью улице) один за другим военные и будто ищут что-то. Присмотрелись — на немцев не похожи и по одежде, и по походке. Неужели наши? Попросила я мальчишек: «Взберитесь на подоконник, кричите "Ура", там наши идут». Мальчишки закричали. Только те услышали, как бросились к нам, гремят замком и ключами. Как распахнули двери, бросились мы друг к другу, тут и рассказать невозможно что было: и слезы, и обмороки, и объятия, и поцелуи… «Сынки наши, дорогие, желанные…» «Мамашеньки, наконец-то вас нашли, уж сколько времени людей живых ищем, нет никого, весь город прошли».

Один из советских командиров П.И. Коновалов писал в своих воспоминаниях: «Я отдал распоряжение своей оперативной группе немедленно включиться в работу по спасению ржевитян. Это было, если не ошибаюсь, в восьмом часу. Вскоре красноармейцы вынесли из открытой двери церкви три черных круглых металлических мины, положили их в сторону на крылечке и стали выводить на волю узников. Из двери церкви во двор вышли старики, старухи и дети. Они были оборванные, изможденные голодом и напуганные заточением. Среди них был и дьякон…».

В марте 2013 года жители и гости Ржева отмечали 70-летие со дня освобождения города от фашистских захватчиков. В честь этого незабываемого события на стене Покровского храма была установлена памятная доска. Её открытие состоялось сразу после Божественной литургии, 3 марта 2013 г. В торжестве приняли участие ветераны Великой Отечественной войны, пресса, краеведы, учителя, именитые гости общегородского праздника. Из Москвы приехала киногруппа, чтобы позднее сделать фильм о драматических событиях войны. В начале мероприятия нынешний настоятель Покровской церкви протоиерей Евгений Чунин зачитал поздравительное послание Предстоятеля Русской Православной Старообрядческой Церкви митрополита Корнилия.

Затем прозвучало величание Покрову Богородицы, которое исполнили клирошане. Также было предоставлено слово почетным гостям: главе администрации Ржева Л.Э. Тишкевичу, советнику губернатора Тверской области Г. А. Мешковой и даже участнице того страшного заключения в церкви, прихожанке храма Галине Кузьминичне Смотровой. Сразу после открытия памятной доски второй священник о. Андрей Андреев с чтецом окропили ее святой водой. Прихожане и гости возложили цветы к только что открытой мемориальной доске. После же была совершена Лития за упокой на могиле убиенного немцами настоятеля храма протоиерея Андрея Попова.

Моя двоюродная бабушка по маминой линии, коренная старообрядка, Ирина Фёдоровна Шарова, уже более сорока лет живёт в Великом Новгороде, где молится в старообрядческом . Родилась же она в городе Ржеве и детство ее пришлось на годы Великой Отечественной войны.

1 марта 1943 года она и ее родные оказались среди жителей города, запертых в подготовленном ко взрыву Покровском храме. Сегодня участников того страшного события уже почти не осталось в живых. Из-за нездоровья она не смогла приехать в Ржев и принять участие в торжествах по случаю 70-летия освобождения города от немецко-фашистских захватчиков. Однако ею были написаны уникальные воспоминания о тех ужасах войны.

Воспоминания И. Ф. Шаровой

«Я, Шарова Ирина Федоровна, (девичья фамилия Кузьмина) родилась в старообрядческой семье в городе Ржеве Тверской области. Дедушку по отцовской линии звали Матвеем, а прадедушку Прохором, и всех нас, детей, называли «Прохорычи». Жили мы на улице Зубцовской (ныне Гагарина). Семья была большая: три брата и четыре сестры, старшей сестре — 14, а младшей 4 года, старшему брату 16 лет, а младший только родился перед войной. Все мы ходили молиться в храм Архангела Михаила, находившийся по правую сторону от ныне действующей церкви Покрова Пресвятой Богородицы, примерно в двух кварталах той же улицы, но по другую сторону. Отец мой служил уставщиком в этом храме.

Мама моя, Анна Григорьевна Кузьмина, в девичестве Бурицкая, работала счетоводом — кассиром в фельдшерко-акушерской школе. Наступил 1941 год, в апреле родился брат, а в июне началась война. Война — это что-то ужасное. С нею связаны самые тяжёлые воспоминания — голод, холод, разруха; эти «чудовища» в годы грозной войны искалечили наше детство. Эвакуироваться нам не удалось, пришлось остаться в осажденном городе. И вот, как сейчас вспомню, как где загудят самолёты с бомбами, бежим, пригибаясь к земле. Мы с сестрами ходили к бабушке прятаться в каменном погребе. Когда оставались дома, то при бомбежках часть семьи пряталась в погребе, а часть — в окопе, вырытом в огороде. Когда ночью начинали бомбить город, мы забирали свои узелки и бежали в окоп. Вокруг сверкают огни, бьют зенитки, все небо «горит», летят, свистят снаряды, кругом все грохочет, жужжат пули. Утром встаем — полквартала нет, одни щепки и рухлядь остались от домов, кое-где пепелища с огнем. В одном месте раненые, в другом — убитые, вот соседний дом слева разрушен, но дедка из него остался жив и сидит на стуле возле печи.

Немцы грабили сохранившееся добро, ходили по уцелевшим домам, забирали хорошие вещи, все из продуктов. Есть стало нечего. 14-летняя сестра и 12-летний брат несколько раз в неделю отправлялись в ближайшие деревни с мешочком имевшихся вещей за кусками или корками хлеба и картофелем. Когда они приносили что-нибудь, это было большим лакомством.

Все мы переболели тифом. Когда мать немножко поправилась, стала ходить на базар: что-нибудь из вещей продаст за несколько марок, на это купит ведёрко картофельных очисток и напечёт лепёшек вместе с травой. В феврале 1942 г. умерла бабушка, мать отца, в мае — вторая бабушка. Зимой умерла двоюродная сестра, ей был год с небольшим, жила она у нас. Мать её вместе с пятилетним сыном пошла в деревню с сестрой моего отца, но их сбила немецкая машина, мальчика — насмерть. У папиной сестры, тёти Оли, умер муж, и она, очень больная, с двумя детьми пришла жить к нам. Больных тифом в это время увозили в больницу д. Чачкино, там немцы обещали «лечить» и «кормить» больных.

Дети тёти Оли уговорили ее и сами решили ехать туда, даже звали нашего отца, но он сказал: «Умру на своей печке, но никуда не поеду». Прошло немного времени, и дети ее вернулись, стучат к нам, все в снегу, обмороженные: «Пустите к себе, дайте свекольной лепёшечки, мы уже четыре дня крошки в рот не брали, еле добрались». Они рассказали, что там, где они были, много не кормят, а возят умирать людей. Кто в состоянии платить просят за большую плату хлебом отвезти их домой, другие не возвращаются оттуда. Немцы делали своё «дело». Почти каждый день приходили выгонять на работу или спрашивали еды, избивали старших.

Одно время квартировали у нас немцы, один пристал к маме, бегая с наганом: «Твои щенята съели мой суп с мясом. Перестреляю всех, поставьте суп», — который он сам в обед и съел. Подобный же случай был с котлетами. Он даже имел обыкновение появиться с каким-нибудь лакомством в зубах или руках и подразнить детей. Придёт, обшарит все углы, шкафы и столы, нет ли где чего вкусного. Потом рассказывает, как немцы издеваются над русскими пленными и даже детьми и хохочет. Рассказывал, как недавно заморозил полную машину детей, поливал их водой из шланга на морозе. Ему доставляло большое удовольствие рассказывать о таких зверствах. Потом, когда у нас дома немцы не жили, поздним вечером часто они наведывались. Стучали, ломали одну дверь, и приходилось открывать, чтобы не сломали другую, и уже под дулом пистолета чего-нибудь придумывали, почему не открывали.

Несколько раз пытались отправить нас в Германию, но, глядя на слёзы матери и ватагу маленьких ребят, каким-то чудом, молитвами матери, с Божьей помощью возвращали нас домой. Очень жестоко поступили немцы с оставшимся в городе населением, когда отступали из города. Выгнали всех из домов, кто в чём был. Эта кара не минула и нашу семью. Не знали мы, что никогда не вернёмся в этот высокий, тёплый и красивый дом. Он один оставался невредимым на два-три квартала. Всё население города, порядка двухсот человек, немцы заперли в церкви, которую предварительно заминировали. На второй день вечером, в 23 часа, смотрели старшие дети семьи в окно храма, забравшись на лестницу, видели большое зарево.

Впоследствии мы узнали: это горел наш дом, шесть часов не достоял он до прихода наших. Утром, в пять часов, мы слышали: кто-то гремит цепями, думали, наверное, немцы чего-нибудь сотворить хотят. Какова же была радость на всех лицах, когда увидели своих русских армейцев. Это они нам открыли двери свободы! Немцы очень быстро отступали, не успели взорвать церковь. Не совершилось задуманное фашистами, потому что мы находились под Покровом Пресвятой Богородицы и Бог спас нас от неотвратимой гибели! Это и было 3 марта 1943 года — день освобождения нашего города от немецко-фашистких захватчиков.

Двое суток во рту ничего не было. Мама, так же как и все, была полна надежды отогреться в родном доме и накормить чем-нибудь своих детишек. Но каковы были негодование и ужас на лицах семьи, когда мы увидели на его месте пепелище, которое заволакивал слабый дымок. Мама упала без чувств. «Куда пойти, где найти пристанище семье в десять человек?», — думала она, очнувшись. Решили пойти в сохранившийся дом сватьи. Но в этом доме через два дня разместилась комендатура города, и нас попросили переселиться куда-нибудь еще.

Нашли другое пристанище, у соседей по прозвищу «Бурога». Прожили там немного, приехал хозяин без ноги с фронта, сёстры его собрались, да ещё кроме нас одна семья жила. Хозяин стал тревожить с освобождением дома. Куда деваться? Стали собирать кирпич, думали поставить времянку. Собрали фундамент и ещё 60 см выше фундамента — сил не хватало и кирпича нет! Собирали плохие брёвна, где что было, часть досок дали отцу по месту работы. Кое-как в 1944 году построили избушку и переселились в свой угол.

В этом же году я пошла учиться в школу. Мне с детства очень хотелось быть учительницей. Наступил 1945 год. Все стали поговаривать об окончании войны. В ожидании прошло два месяца весны. Отпраздновали первое и второе мая, и вот наступил долгожданный день — окончание войны, 9 мая. В этот день только и звучали два слова: победа, мир! Был солнечный, жаркий день, ребятишки бежали в школу в лучшем своем наряде, но в этот день не учились. На улицах гуляли веселые толпы людей с радостными лицами.

Но эхо войны еще давало о себе знать: то в одном месте города, то в другом слышались взрывы. И на реке Волге были воронки — следы войны. В июне 1946 года мы потеряли 21-летнего брата, он утонул, попав в глубокую воронку, из которой не мог выплыть. Это оказалась не последняя утрата, связанная с войной. Осенью 1951 года, 8 ноября, в день великомученика Димитрия Солунского, после службы и завтрака младший брат Гера очень просился на улицу погулять. Отец заставил учить его уроки и прочитал кафизму из Псалтыри, потом отпустил его.

Как раз старушка постучала в окно, просила милостыню. Герик схватил кусок хлеба и сказал: «Мама, дай я подам». Накинул пальто, шапку, и бегом на улицу — и больше домой не вернулся. На улице его встретил 15-летний сосед, позвал прогуляться на реку Лочу. Там сосед разряжал снаряд (не знаем, откуда его взял), наш Герик стоял недалеко от него и смотрел. Снаряд взорвался, брату осколки попали в сонную артерию, в ноги, он упал. Кто и как вызвал «скорую», не знаю. Соседу повредило ногу, несколько пальцев оторвало на руке и два зуба выбило. Когда везли на скорой помощи, наш кричал: «Скажите моей мамочке — я ничего не брал». Он был жив еще три-четыре часа.

Эта тяжелая утрата через шесть лет после войны сильно отразилась на всей семье. Трудно сказать, сколько седых волос прибавилось у родителей. Всю горечь случившегося не передать словами. Комок и сейчас подступает к горлу, когда все вспоминаешь. Отец три дня ничего не ел, ведь сынишка этот десятилетний никак не звал его кроме как «папочка, мой миленький папунчик». Так закончилась война. Для нас — в ноябре 1951 года.

Храм, в который ходила наша семья, был полностью разрушен (до войны и революции во Ржеве было несколько старообрядческих храмов и молелен — прим. ред.). Еще во время войны на все праздники службу отец совершал дома, к нам приходили знакомые старообрядцы молиться, а потом стали ходить в храм Покрова Пресвятой Богородицы. Я окончила семь классов, решила идти учиться в Ржевский техникум. Заявление сразу же приняли, на другой день пошла сдавать экзамены, все сдала на пятерки. Зачислили на отделение электриков. В 1954 году успешно защитила диплом и была направлена на работу в Великий Новгород, где живу по настоящее время. Отец, провожая на работу, сказал: «В Новгороде было очень много старообрядцев, там найдешь старообрядческую церковь», хотя сам в Новгороде никогда не был. Он умер 31 декабря 1966 года, а мать 15 июня 1972 года.

Прошло более сорока лет… И вот, слава Богу, в нынешнем 2015-м будет уже четырнадцать лет, как молюсь и помогаю в службе настоятелю отцу Александру в храме св. славного апостола и евангелиста Иоанна Богослова. Мы с младшей сестрой всегда помогали отцу в службе: читали и пели, когда он еще работал сторожем на железной дороге. Доверял он мне помолиться полунощницу, часы и канон. На исповедь и причастие возил отец нас в Подмосковье, в Чулково, в Любницы. Когда служил протоиерей Лазарь в храме Покрова Пресвятой Богородицы, все сестры, брат и я уже венчались в этом храме, дети наши тоже крещены здесь. Ещё в юности и иногда по приезде в отпуск я пела и читала на правом клиросе ржевского храма. Слава Богу! Долголетия всем служащим Ему, сохранения храма сего на многие века! Аминь.»

https://www.сайт/2014-06-20/k_73_letiyu_nachala_voyny_samye_chestnye_i_strashnye_soldatskie_vospominaniya

«Пуля прошла через головку ребенка и застряла в груди матери. Майор был абсолютно спокоен»

К 73-летию начала войны: самые честные и страшные солдатские воспоминания

В этом году, как в 1941-м, 22 июня выпадает на воскресенье. Синоптики обещают теплую, солнечную погоду, как и 73 года назад… Число не юбилейное. Но надо ли дожидаться круглой даты, чтобы говорить о кошмарах войны? Тем более что война калечит и убивает прямо у наших границ. Мы не стали делать этого накануне праздничного Дня Победы – делаем сейчас: предлагаем вам фрагменты солдатских мемуаров Николая Никулина. Настоятельно рекомендуем: если вы еще не сталкивались с этим выдающимся трудом, наплюйте на закон о запрете «реабилитации нацизма» и непременно прочтите «Воспоминания о войне», как только они попадутся вам на глаза.

Едва закончив школу, Николай Николаевич угодил в самое пекло Ленинградского и Волховского фронтов, чудом остался в живых и дошел до Берлина. Спустя годы, уже будучи знаменитым ученым, воспитавшим несколько поколений сотрудников Эрмитажа, Николай Николаевич написал потрясающие откровенностью воспоминания о войне – непарадные и страшные. Советской пропаганде они, конечно, не подходили, и больше 30 лет рукопись пролежала в столе, увидев свет лишь несколько лет назад.

По нашему мнению, на таких книгах нужно воспитывать с юных лет – тогда само слово «война» будет автоматически вызывать физическое отвращение. «Войны, такие, каким их сделал XX век, должны быть начисто исключены из нашей земной жизни, какими бы справедливыми они ни были. Иначе нам всем – конец!» – написал в предисловии к никулинским «Воспоминаниям о войне» директор Эрмитажа Михаил Пиотровский. Это истина, не нуждающаяся в опровержении.

«Тела убитых красноармейцев немцы втыкали в сугробы ногами вверх в качестве указателей»

«Кадровая армия погибла на границе. У новых формирований оружия было в обрез, боеприпасов и того меньше. Опытных командиров – наперечет. Шли в бой необученные новобранцы…

Атаковать! – звонит Хозяин из Кремля.

Атаковать! – телефонирует генерал из теплого кабинета.

Атаковать! – приказывает полковник из прочной землянки.

Николай Никулин

И встает сотня иванов, и бредет по глубокому снегу под перекрестные трассы немецких пулеметов. А немцы в теплых дотах, сытые и пьяные, наглые, все предусмотрели, все рассчитали, все пристреляли и бьют, бьют, как в тире. Однако и вражеским солдатам было не так легко. Недавно один немецкий ветеран рассказал мне о том, что среди пулеметчиков их полка были случаи помешательства: не так просто убивать людей ряд за рядом – а они все идут и идут, и нет им конца».

«Хорошо, если полковник попытается продумать и подготовить атаку, проверить, сделано ли все возможное. А часто он просто бездарен, ленив, пьян. Часто ему не хочется покидать теплое укрытие и лезть под пули… Часто артиллерийский офицер выявил цели недостаточно, и, чтобы не рисковать, стреляет издали по площадям, хорошо, если не по своим, хотя и такое случалось нередко… Бывает, что снабженец запил и веселится с бабами в ближайшей деревне, а снаряды и еда не подвезены… Или майор сбился с пути и по компасу вывел свой батальон совсем не туда, куда надо… Путаница, неразбериха, недоделки, очковтирательство, невыполнение долга, так свойственные нам в мирной жизни, на войне проявляются ярче, чем где-либо. И за все одна плата – кровь. Иваны идут в атаку и гибнут, а сидящий в укрытии все гонит и гонит их. Удивительно различаются психология человека, идущего на штурм, и того, кто наблюдает за атакой, – когда самому не надо умирать, все кажется просто: вперед и вперед! Однажды ночью я замещал телефониста у аппарата. Тогдашняя связь была примитивна, и разговоры по всем линиям слышались во всех точках. И я узнал, как разговаривает наш командующий И. И. Федюнинский с командирами дивизий: «Вашу мать! Вперед!!! Не продвинешься – расстреляю! Вашу мать! Атаковать! Вашу мать!»… Года два назад престарелый Иван Иванович, добрый дедушка, рассказывал по телевизору октябрятам о войне совсем в других тонах…»

"Один немецкий ветеран рассказал мне, что среди пулеметчиков их полка были случаи помешательства: не так просто убивать людей ряд за рядом – а они все идут и идут, и нет им конца»

«Если бы немцы заполнили наши штабы шпионами, а войска диверсантами, если бы было массовое предательство и враги разработали бы детальный план развала нашей армии, они не достигли бы того эффекта, который был результатом идиотизма, тупости, безответственности начальства и беспомощной покорности солдат. Я видел это в Погостье, а это, как оказалось, было везде. На войне особенно отчетливо проявилась подлость большевистского строя. Как в мирное время проводились аресты и казни самых работящих, честных, интеллигентных, активных и разумных людей, так и на фронте происходило то же самое, но в еще более открытой, омерзительной форме. Приведу пример. Из высших сфер поступает приказ: взять высоту. Полк штурмует ее неделю за неделей, теряя множество людей в день. Пополнения идут беспрерывно, в людях дефицита нет. Но среди них опухшие дистрофики из Ленинграда, которым только что врачи прописали постельный режим и усиленное питание на три недели. Среди них младенцы 1926 года рождения, то есть четырнадцатилетние, не подлежащие призыву в армию… «Вперед!!!», и все. Наконец, какой-то солдат или лейтенант, командир взвода, или капитан, командир роты (что реже), видя это вопиющее безобразие, восклицает: «Нельзя же гробить людей! Там же, на высоте, бетонный дот! А у нас лишь 76-миллиметровая пушчонка! Она его не пробьет!»… Сразу же подключается политрук, СМЕРШ и трибунал. Один из стукачей, которых полно в каждом подразделении, свидетельствует: «Да, в присутствии солдат усомнился в нашей победе». Тотчас заполняют уже готовый бланк, куда надо только вписать фамилию, и готово: «Расстрелять перед строем!» или «Отправить штрафную роту!», что то же самое. Так гибли самые честные, чувствовавшие свою ответственность перед обществом, люди. Остальные – «Вперрред, в атаку!», «Нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики!» А немцы врылись в землю, создав целый лабиринт траншей и укрытий. Поди их достань! Шло глупое, бессмысленное убийство наших солдат. Надо думать, эта селекция русского народа – бомба замедленного действия: она взорвется через несколько поколений, в XXI или XXII веке, когда отобранная и взлелеянная большевиками масса подонков породит новые поколения себе подобных».

«Выйдя на нейтральную полосу, вовсе не кричали «За Родину! За Сталина!», как пишут в романах. Над передовой слышен был хриплый вой и густая матерная брань, пока пули и осколки не затыкали орущие глотки. До Сталина ли было, когда смерть рядом?... Не было на передовой: «За Сталина!». Комиссары пытались вбить это в наши головы, но в атаках комиссаров не было. Все это накипь…»

«Войска шли в атаку, движимые ужасом. Ужасной была встреча с немцами, с их пулеметами и танками, огненной мясорубкой бомбежки и артиллерийского обстрела. Не меньший ужас вызывала неумолимая угроза расстрела. Чтобы держать в повиновении аморфную массу плохо обученных солдат, расстрелы проводились перед боем. Хватали каких-нибудь хилых доходяг или тех, кто что-нибудь сболтнул, или случайных дезертиров, которых всегда было достаточно. Выстраивали дивизию буквой «П» и без разговоров приканчивали несчастных. Эта профилактическая политработа имела следствием страх перед НКВД и комиссарами – больший, чем перед немцами. А в наступлении, если повернешь назад, получишь пулю от заградотряда. Страх заставлял солдат идти на смерть. На это и рассчитывала наша мудрая партия, руководитель и организатор наших побед. Расстреливали, конечно, и после неудачного боя. А бывало и так, что заградотряды косили из пулеметов отступавшие без приказа полки. Отсюда и боеспособность наших доблестных войск».

Федюнинский с командирами дивизий: «Вашу мать! Вперед!!! Не продвинешься – расстреляю! Вашу мать! Атаковать! Вашу мать!»… Года два назад престарелый Иван Иванович, добрый дедушка, рассказывал по телевизору октябрятам о войне совсем в других тонах…»

«Убитых стали собирать позже, когда стаял снег, сталкивали их в ямы и воронки, присыпая землей. Это не были похороны, это была «очистка местности от трупов». Мертвых немцев приказано было собирать в штабеля и сжигать. Видел я здесь и другое: замерзшие тела убитых красноармейцев немцы втыкали в сугробы ногами вверх на перекрестках дорог в качестве указателей».

«Лейтенант отползает в сторону, а через минуту возвращается бледный, волоча ногу. Ранило. Вспарываю сапог. Ниже колена – штук шесть мелких дырочек. Перевязываю. Он идет в тыл. До свидания! Счастливо отделался! Однако в душе у меня смутное сомнение: таких ран от снаряда не бывает. Ползу в ту воронку, куда уходил лейтенант. И что же: на дне лежит кольцо от гаранты с проволочкой… Членовредительство. Беру улики и швыряю их в воду на дне соседней воронки. Лейтенант ведь очень хороший парень, да к тому же герой. Он получил орден за отражение танковой атаки в июле 1941 года, на границе. Выстоял, когда все остальные разбежались! Это что-нибудь да значит. Теперешний же срыв у него неслучаен. Накануне он столкнулся в траншее с пьяным майором, который приказал ползти к немецкому дзоту и забросать его гранатами. Оказавшийся тут же неизвестный старший сержант попробовал возражать, заявлял, что он выполняет другое приказание. Рассвирепевший майор, не раздумывая, пристрелил его. Лейтенант же пополз к доту, бросил гранаты, не причинившие бетонным стенам никакого вреда, и чудом выполз обратно. Он вернулся к нам с дрожащими глазами, а гимнастерка его была бела от выступившей соли. Бесполезный риск выбил лейтенанта из равновесия и привел к членовредительству».

«О глобальной статистике я не могу судить. 20 или 40 миллионов, может, больше? Знаю лишь то, что видел. Моя «родная» 311-я стрелковая дивизия пропустила через себя за годы войны около 200 тысяч человек. Это значит 60 тысяч убитых! А дивизий таких было у нас более 400. Арифметика простая… Немцы потеряли 7 миллионов вообще, из них только часть, правда, самую большую, на Восточном фронте. Итак, соотношение убитых 1:10, или даже больше – в пользу побежденных. Замечательная победа! Это соотношение всю жизнь преследует меня как кошмар. Горы трупов под Погостьем, под Синявино и везде, где приходилось воевать, встают передо мною. По официальным данным на один квадратный метр некоторых участков невской Дубровки приходится 17 убитых. Трупы, трупы…»

«Одному генералу, командовавшему корпусом на Ленинградском фронте, сказали: «Генерал, нельзя атаковать эту высоту, мы лишь потеряем множество людей и не добьемся успеха». Он отвечал: «Подумаешь, люди! Люди – это пыль, вперед!». Этот генерал прожил долгую жизнь и умер в своей постели. Вспоминается судьба другого офицера, полковника, воевавшего рядом с ним. Полковник командовал танковой бригадой и славился тем, что сам шел в атаку впереди всех. Однажды в бою под станцией Волосово связь с ним была потеряна. Его танк искали много часов и наконец нашли – рыжий, обгоревший. Когда с трудом открыли верхний люк, в нос ударил густой запах жареного мяса. Не символична ли судьба двух этих полководцев? Не олицетворяют они извечную борьбу добра и зла, совести и бессовестности, человеколюбия и бесчеловечности? В конце концов добро победило, война закончилась, но какой ценой? Время уровняло двух этих полководцев: в Санкт-Петербурге есть улица генерала и рядом с ней – улица полковника-танкиста».

«Лежит иван, в затылок ему вбит костыль, сверху рельса, а по рельсе, подпрыгивая, бежит вагонетка, толкаемая полудохлыми окруженцами…»

«Люди падали под осколками и пулями, как мухи, мерли от голода. Мертвецами гатили болота, делали из них укрытия, отдыхали, сидя на мертвых телах. Когда удавалось пробить проход из окружения к своим, вывозили раненных по узкоколейке, а так как шпал не хватало, нередко клали под рельсы мерзлых покойников. Лежит иван, в затылок ему вбит костыль, сверху рельса, а по рельсе, подпрыгивая, бежит вагонетка, толкаемая полудохлыми окруженцами…»

«Штабеля трупов у железной дороги выглядели пока как заснеженные холмы», и были видны лишь тела, лежащие сверху. Позже, весной, когда снег стаял, открылось все, что было внизу. У самой земли лежали убитые в летнем обмундировании – в гимнастерках и ботинках. Это были жертвы осенних боев 1941 года. На них рядами громоздились морские пехотинцы в бушлатах и широких черных брюках («клешах»). Выше – сибиряки в полушубках и валенках, шедшие в атаку в январе-феврале сорок второго. Еще выше – политбойцы в ватниках и тряпичных шапках (такие шапки давали в блокадном Ленинграде). На них – тела в шинелях, маскхалатах, с касками на головах и без них. Здесь смешались трупы солдат многих дивизий, атаковавших железнодорожное полотно в первые месяцы 1942 года. Страшная диаграмма наших «успехов»!»

«В 1942-м горнострелковая бригада наступала на деревню Веняголово под Погостьем. Атакующие батальоны должны были преодолеть речку Мгу.

Вперед! – скомандовали им.

И пошли солдатики вброд по пояс, по грудь, по шею в воде сквозь битый лед. А к вечеру подморозило. И не было костров, не было сухого белья или старшины с водкой. Бригада замерзла, а ее командир, полковник Угрюмов, ходил по берегу Мги пьяный и растерянный. Эта «победа», правда, не помешала ему стать в конце войны генералом».

"Дрожащий иван представляет перед грозным маршалом.

- Ваши водительские права!

Маршал берет документ, рвет его в клочья и рявкает охране:

- Избить, обоссать и бросить в канаву!"

«Мы увидели… кавалькаду грузовиков с охраной, вооруженных мотоциклистов и джип, в котором восседал маршал Жуков. Это он силой своей несокрушимой воли посылал вперед, на Берлин, все то, что двигалось по шоссе, все то, что аккумулировала страна, вступившая в смертельную схватку с Германией. Для него расчистили шоссе, и никто не должен был мешать его движению к немецкой столице. Но что это? По шоссе стремительно движется грузовик со снарядами, обгоняет начальственную кавалькаду. У руля сидит иван, ему приказали скорей доставить боеприпасы на передовую. Батарея без снарядов, ребята гибнут, и он выполняет свой долг, не обращая внимания на регулировщиков. Джип маршала останавливается, маршал вскакивает на асфальт и бросает:

- … твою мать! Догнать! Остановить! Привести сюда!

Через минуту дрожащий иван представляет перед грозным маршалом.

Ваши водительские права!

Маршал берет документ, рвет его в клочья и рявкает охране:

Избить, обоссать и бросить в канаву!

Свита отводит ивана в сторону, тихонько шепчет ему:

Давай, иди быстрей отсюда, да не попадайся больше!

Мы, онемевшие, стоим на обочине. Маршал уже давно отъехал в Берлин, а грохочущий поток возобновил свое движение».

«Опухший от голода, ты хлебаешь пустую баланду, а рядом офицер жрет масло»

«Чтобы не идти в бой, ловкачи, стремились устроиться на тепленькие местечки: при кухне, тыловым писарем, кладовщиком, ординарцем начальника и т.д. и т.п. Многим удавалось. Но когда в ротах оставались единицы, тылы прочесывали железным гребнем, отдирая присосавшихся и направляя их в бой. Оставались на местах самые пронырливые. И здесь шел тоже естественный отбор. Честного заведующего продовольственным складом, например, всегда отправляли на передовую, оставляя ворюгу. Честный ведь все сполна отдаст солдатам, не утаив ничего ни для себя, ни для начальства. Но начальство любит пожрать пожирней. Ворюга же, не забывая себя, всегда ублажит вышестоящего. Как же можно лишиться столь ценного кадра? Складывалась своеобразная круговая порука – свой поддерживал своего, а если какой-нибудь идиот пытался добиться справедливости, его топили все вместе. Иными словами, явно и неприкрыто происходило то, что в мирное время завуалировано и менее заметно. На этом стояла, стоит и стоять будет земля русская. Война – самое большое свинство, которое когда-либо изобрел род человеческий. Подавляет на войне не только сознание неизбежности смерти. Подавляет мелкая несправедливость, подлость ближнего, разгул пороков и господство грубой силы… Опухший от голода, ты хлебаешь пустую баланду – вода с водою, а рядом офицер жрет масло. Ему полагается спецпаек да для него же каптенармус ворует продукты из солдатского котла. На тридцатиградусном морозе ты строишь теплую землянку для начальства, а сам мерзнешь на снегу. Под пули ты обязан лезть первым и т.д. и т.п.».

«Штаб армии находился километрах в пятнадцати в тылу. Там жили припеваючи… Лишали иллюзий комсомолок, добровольно пришедших на фронт «для борьбы с фашистскими извергами», пили коньяк, вкусно ели… В Красной армии солдаты имели один паек, офицеры же получали добавочно масло, консервы, галеты. В армейские штабы генералам привозили деликатесы: вина, балыки, колбасы и т.д. У немцев от солдата до генерала меню было одинаковое и очень хорошее. В каждой дивизии была рота колбасников, изготовлявшая различные мясные изделия. Продукты и вина везли со всех концов Европы. Правда, когда на фронте было плохо (например, под Погостьем) и немцы, и мы жрали дохлых лошадей».

"Вообще-то военный паек был очень хорош. Если эти продукты доходили до солдата, он быстро становился гладким, довольным, ублаженным. Но еду крали без стыда и совести кто только мог"

«Вообще-то военный паек был очень хорош: в день полагалось девятьсот граммов хлеба зимой и восемьсот летом, сто восемьдесят граммов крупы, мясо, тридцать пять граммов сахара, сто граммов водки во время боев. Если эти продукты доходили до солдата, минуя посредников, солдат быстро становился гладким, довольным, ублаженным. Но как всегда –у нас много хороших начинаний, идей, замыслов, которые на практике обращаются в свою противоположность. Еда не всегда была в наличии. Кроме того, ее крали без стыда и совести кто только мог. Солдат же должен был помалкивать и терпеть».

«Вот как рассказала одна медицинская сестра о том, что она увидела: «Изнемогая от усталости после долгого ползания по передовой, я вынесла очередного раненого с поля боя, с трудомдотащила его до медсанбата. Здесь, на открытой поляне, на носилках, или просто на земле, лежали рядами раненые. Санитары укрыли их белыми простынями. Врачей не было видно и не похоже, что кто-то занимался операциями и перевязками. Внезапно из облаков вывалился немецкий истребитель, низко, на бреющем полете пролетел над поляной, а пилот, высунувшись из кабины, методично расстреливал автоматным огнем распростертых на земле, беспомощных людей. Видно было, что автомат в его руках – советский, с диском! Потрясенная, я побеждала к маленькому домику на краю поляны, где обнаружила начальника медсанбата и комиссара мертвецки пьяных. Перед ними стояло ведро с портвейном, предназначенным для раненых. В порыве возмущения я опрокинула ведро, обратилась к комиссару с гневной речью. Однако это пьяное животное ничего не в состоянии было воспринять. К вечеру пошел сильный дождь, на поляне образовались глубокие лужи, в которых захлебывались раненые… Через месяц командир медсанбата был награжден орденом «за отличную работу и заботу о раненых» по представлению комиссара».

«Те, кто на передовой – не жильцы. Они обречены. Спасение им – лишь ранение. Те, кто в тылу, останутся живы, если их не переведут вперед, когда иссякнут ряды наступающих.Они останутся живы, вернутся домой и со временем составят основу организаций ветеранов. Отрастят животы, обзаведутся лысинами, украсят грудь памятными медалями, орденами и будут рассказывать, как геройски они воевали, как разгромили Гитлера. И сами в это уверуют! Они-то и похоронят светлую память о тех, кто погиб и кто действительно воевал! Они представят войну, о которой сами мало что знают, в романтическом ореоле. Как все было хорошо, как прекрасно! Какие мы герои! И то, что война – ужас, смерть, голод, подлость, подлость и подлость, отойдет на второй план. Настоящие же фронтовики, которых осталось полтора человека, да и те чокнутые, порченые, будут молчать в тряпочку».

"На поляне образовались глубокие лужи, в которых захлебывались раненые… Через месяц командир медсанбата был награжден орденом «за отличную работу и заботу о раненых» по представлению комиссара"

«Откуда, например, у нашего штабного писаря Пифонова или Фипонова (не помню правильно фамилию) появился орден Отечественной войны? Он и из землянки не вылезал во время боев… Правда, позже немецкая бомба накрыла его при переезде, так что Бог ему судья… А заведующий бригадным продовольственным складом, фамилии его не знаю, за какие подвиги у него два ордена Красной Звезды? Ведь всю войну он просидел среди хлеба, сала и консервов. Теперь он, наверное, главный ветеран! А Витька Васильев – неудавшийся актер, выгнанный после войны из театра за алкоголизм и ставший директором зеленного магазина (надо же на что-то пить!), получил два ордена за две пары золотых немецких часов, подаренных им командиру бригады. Теперь он на всех углах рассказывает о своих подвигах».

«Одни запили, чтобы отупеть и забыться. Так, перепив, старшина Затанайченко пошел во весь рост на немцев: «Уу, гады!»… Мы похоронили его рядом с лейтенантом Пахомовым – тихим и добрым человеком, который умер, выпив с тоски два котелка водки. На его могиле написали: «Погиб от руки немецко-фашистских захватчиков», то же самое сообщили домой. И это была правильная, настоящая причина гибели бедного лейтенанта. Их могилы исчезли уже в 1943 году… Многие озверели и запятнали себя нечеловеческими безобразиями в конце войны в Германии…»

«Без разбору жгли дома, убивали каких-то случайных старух, бесцельно расстреливали стада коров»

«Петров, показавшийся мне таким милым, в конце войны раскрылся как уголовник, мародер и насильник. В Германии он рассказал мне, на правах старой дружбы, сколько золотых часов и браслетов ему удалось грабануть, скольких немок он испортил. Именно от него я услышал первый из бесконечной серии рассказ на тему «наши за границей». Этот рассказ сперва показался мне чудовищной выдумкой, возмутил меня и потому навсегда врезался в память: «Прихожу я на батарею, а там старички-огневички готовят пир. От пушки им отойти нельзя, не положено. Они прямо на станине крутят пельмени из трофейной муки, а у другой станины по очереди забавляются с немкой, которую притащили откуда-то. Старшина разгоняет их палкой:

Прекратите, старые дураки! Вы, что, заразу хотите внучатам привезти?

Он увидит немку, уходит, а минут через двадцать все начинается снова».

"Немцы, конечно, подонки, но зачем же уподобляться им? Армия унизила себя. Нация унизила себя. Добрые, ласковые русские мужики превратились в чудовищ"

Другой рассказ Петрова о себе:

Иду это я мимо толпы немцев, присматриваю бабенку покрасивей и вдруг гляжу: стоит фрау с дочкой лет четырнадцати. Хорошенькая, а на груди вроде вывески, написано: «Syphilis», это, значит, для нас, чтобы не трогали. Ах ты, гады, думаю, беру девчонку за руку, мамане автоматом в рыло, и в кусты. Проверим, что у тебя за сифилис! Аппетитная оказалась девчурка…»

«Накануне перехода на территорию Рейха в войска приехали агитаторы. Некоторые в больших чинах.

Смерть за смерть!!! Кровь за кровь!!! Не забудем!!! Не простим!!! Отомстим!!! – и так далее…

До этого основательно постарался Эренбург, чьи трескучие, хлесткие статьи все читали: «Папа, убей немца!». И получился нацизм наоборот. Правда, те безобразничали по плану: сеть гетто, сеть лагерей. Учет и составление списков награбленного. Реестр наказаний, плановые расстрелы и т.д. У нас все пошло стихийно, по-славянски. Бей, ребята, жги, глуши! Порти ихних баб! Да еще перед наступлением обильно снабдили войска водкой. И пошло, и пошло! Пострадали, как всегда, невинные. Бонзы, как всегда, удрали… Без разбору жгли дома, убивали каких-то случайных старух, бесцельно расстреливали стада коров. Очень популярна была выдуманная кем-то шутка: «Сидит Иван около горящего дома. «Что ты делаешь?» – спрашивают его. «Да вот, портяночки надо просушить, костерок развел»… Трупы, трупы, трупы. Немцы, конечно, подонки, но зачем же уподобляться им? Армия унизила себя. Нация унизила себя. Это было самое страшное на войне. Трупы, трупы… На вокзал города Алленштайн, который доблестная конница генерала Осликовского захватила неожиданно для противника, прибыло несколько эшелонов с немецкими беженцами. Они думали, что едут в свой тыл, а попали… Я видел результаты приема, который им оказали. Перроны вокзала были покрыты кучами распотрошенных чемоданов, узлов, баулов. Повсюду одежонка, детские вещи, распоротые подушки. Все это в лужах крови… «Каждый имеет право послать раз в месяц посылку домой весом в двенадцать килограммов», – официально объявило начальство. И пошло, и пошло! Пьяный Иван врывался в бомбоубежище, трахал автоматом об стол и, страшно вылупив глаза, орал: «УРРРРР! Гады!» Дрожащие немки несли со всех сторон часы, которые сгребали в «сидор» и уносили. Прославился один солдатик, который заставлял немку держать свечку (электричества не было), в то время как он рылся в ее сундуках. Грабь! Хватай! Как эпидемия, эта напасть захлестнула всех… Потом уже опомнились, да поздно было: черт вылетел из бутылки. Добрые, ласковые русские мужики превратились в чудовищ. Они были страшны в одиночку, а в стаде стали такими, что и описать невозможно! Теперь прошло много времени, и почти все забылось, никто не узнает правды…»

«Забиякин поведал нам свою хрустальную мечту: обладать графиней или княгиней. Раньше эта мечта не осуществилась, но, как мне рассказали, Забиякин нашел свое в Восточной Пруссии. Однажды мимо нашей части по дороге проходила старуха-беженка. Солдаты сообщили подвыпившему Забиякину: «Смотри скорей! Вон пошла немецкая графиня!». Забиякин принял это всерьез, догнал старуху, имел ее на обочине дороги, осуществив, тем самым, цель своей жизни и утвердившись в этом мире».

"Победы немцев в 1941-1942 годах были в значительной степени обусловлены жестокостью: они без церемоний убивали всех подряд, военных и гражданских, старых и молодых"

«Этот странный и дикий случай произошел однажды поздно вечером. Я сидел в своей комнате и вдруг услышал наверху, в мансарде, пистолетные выстрелы. Заподозрив неладное, я бросился вверх по лестнице, распахнул дверь и увидел ужасающую картину. Майор Г. стоял с дымящимся пистолетом в руке, перед ним сидела немка, держа мертвого младенца в одной руке и зажимая рану другой. Постель, подушки, детские пеленки – все было в крови. Пуля прошла через головку ребенка и застряла в груди матери. Майор Г. был абсолютно спокоен, неподвижен и трезв как стеклышко. Зато стоящий рядом лейтенант весь извивался и шипел:

Ну, убей! Убей ее!

Этот лейтенант был совершенно пьян – серое лицо, синие губы, слезящиеся глаза, слюни изо рта. Так пьянеют алкоголики на последней стадии алкоголизма… Лейтенант был пьян до изумления, но, как я понял, все же делал свое дело: подзуживал майора. Зачем? Я не знал. Может быть, у него была цель – устроить провокацию и слепить дело? Он ведь был из СМЕРШа! А пути и методы этой организации неисповедимы... Как бы то ни было, майор Г. все еще держал пистолет в руке. Ничего не поняв и не обдумав, я неожиданно для себя влепил майору в ухо. Вероятно, мне показалось, что он впал в помутнение разума и мой удар должен был привести его в чувство… Майор Г. спокойно положил пистолет в кобуру, а лейтенант поднял крик: «А-а-а! Ударил офицера!» – орал он торжественно и радостно, словно только этого и ждал. Я понял, что попал в скверную историю. Ударить офицера – невероятное событие. Никому не интересно, что я сделал это из добрых побуждений. В 1941-1942 годах меня бы без церемоний поставили к стенке. Сейчас же в лучшем случае можно было надеяться на штрафную роту… Меня заперли в сыром подвале и продержали там ночь и день. К вечеру позвали куда-то. На допрос, – решил я. Только бы не лупили! Однако опять счастье улыбнулось мне. Начальник из СМЕРШа долго разглядывал меня, а потом сказал:

Иди, давай, да в следующий раз не валяй дурака. Да помалкивай, помалкивай!

Мне отдали ремень, погоны и все на этом кончилось. Потом уже, сопоставляя обстоятельства, я понял, что начальство не радо было происшедшему. Лейтенант, по-видимому, занимался самодеятельностью и перестарался. Назревал скандал. Майор Г. был образцовым офицером, я был ветераном дивизии, да еще только что получившим орден. Дело решили замять, будто ничего не произошло... Быть может, майор Г. насмотрелся на жестокость немцев? Как и все мы, он видел огромную братскую могилу с убитыми пленными русскими, которую мы обнаружили в Вороново. Он видел трупы наших детей, замученных и сожженных. Он, вероятно, хорошо знал, что победы немцев в 1941-1942 годах были в значительной степени обусловлены жестокостью: они без церемоний убивали всех подряд, военных и гражданских, старых и молодых. Возможно, все это ожесточило майора и он решил мстить. К тому же маленький сын немки через двадцать лет стал бы солдатом и опять пошел войной на нас…»

"Рокоссовский действовал в лучших суворовских традициях:

- Ребята, вот крепость! В ней вино и бабы! Возьмете – гуляй три дня! А отвечать будут турки!

И взяли"

«В одно прекрасное утро на наши головы, а также и на Данциг посыпались с неба листовки. В них говорилось примерно следующее: «Я, маршал Рокоссовский, приказываю гарнизону Данцига сложить оружие в течение двадцати четырех часов. В противном случае город будет подвергнут штурму, а вся ответственность за жертвы среди мирного населения и разрушения падет на головы немецкого командования…» Текст листовки был на русском и немецком языках. Он явно предназначался для обеих воюющих сторон. Рокоссовский действовал в лучших суворовских традициях:

Ребята, вот крепость! В ней вино и бабы! Возьмете – гуляй три дня! А отвечать будут турки!

И взяли. Рокоссовский был романтик. Жуков – тот суровый, жесткий деловой человек, а этот – романтик. И, говорят, очень симпатичный, ровный в обращении, вежливый человек, нравившийся дамам. Посмотрите на портрет – очень приятное лицо. Данциг взяли довольно быстро, хотя почти вся армия полегла у его стен. Но это было привычно – одной ордой больше, одной меньше, какая разница. В России людей много, да и новые быстро родятся! И родились ведь потом! Было все как водится: пьяный угар, адский обстрел и бомбежки. С матерной бранью шли вперед. Один из десяти доходил. Потом началось веселье. Полетел пух из перин, песни, пляски, вдоволь жратвы, можно шастать по магазинам, по квартирам. Пылают дома, визжат бабы. Погуляли всласть! Но меня эта чаша миновала».

«Я замечаю во дворе старого немца, инвалида Первой мировой войны. Бедняга жил поблизости, и раньше я иногда подкармливал его. Бросаюсь к нему:

Битте, битте, господин, я умоляю – где аптекарь, где дочь? (Никулин разыскивает девушку Эрику, предмет своей платонической влюбленности – прим. ред.)

Нейн, нейн, ниц нема, не знаю, – смотрит тусклыми глазами – как на стену, хотя вроде бы и узнал меня. Напуган, руки дрожат, а на лице лиловые тени и отеки. Такое я видывал в блокадном Ленинграде у дистрофиков! Есть ему нечего! Новые польские власти не дают немцам даже блокадных ста грамм!.. В отчаянии я сую старику мешок с провиантом и хочу уйти. И тут старик оживает, выпрямляется, человеческое достоинство проблескивает в его глазах. И он выплевывает мне в лицо:

Их было шестеро, ваших танкистов. Потом она выбила окно и разбилась о мостовую!..

И ушел. Не помню, как я сел в коляску мотоцикла, как ехал».

Надо сказать, что в нашей семье больше всего танцевать люблю я. Сын как-то скромен в этом отношении. Вечером за ужином я мягко завела беседу по поводу замечания, пытаясь узнать версию произошедшего у сына. В итоге я боролась с накрывающим меня смехом, когда сын сказал, что музыка была энергичная, а он просто шевелил плечами и головой в такт.

Справившись с нахлынувшими не к месту эмоциями, я стала рассказывать о торжественности момента, об уважении к этому великому дню, к истории. Он внимательно слушал, кивал, но было ощущение, что не проникся совсем. Тогда я его спросила, а как он вообще воспринимает эту дату и войну в целом? Он сказал, что все понимает, но сочувствия, трепетности, ощущения боли у него нет. Тогда я подумала, что 72 года - это слишком большой (и слава богу!) срок без войн, чтобы нынешнее поколение смогло понять, к чему вообще мы празднуем этот праздник.
Мой дедушка - участник Великой Отечественной войны. Сын его почти не застал, а я выросла у дедушки на руках. Помню его как уникального человека. В нем был колоссальный запас терпения, силы и стойкости. Он возился с нами - капризными внучками, укладывал спать, отвозил в детский сад и школу. Помогал делать уроки, следил, чтобы мы всегда были накормлены. Покупал самый вкусный хлеб в булочной по дороге из школы и разрешал мне откусить корочку, пока мы шли до дома. Но вот про войну почти ничего не рассказывал. Он не любил военные истории, хотя на парад по случаю Дня Победы до местного Мемориала мы ходили каждый год. Я рано вставала, бабушка доставала дедушке его торжественный костюм, медали, ордена, и мы шли на встречу с другими ветеранами. А потом маршировали под музыку.

Когда родился сын, на парад мы ходили уже с родителями, но без дедушки. Мы рассказывали детям (сыну и племянникам) на их языке, что это за праздник, почему мы ходим к Вечному огню и собираемся за торжественным обедом. Рассказывали, что такое война и какой ужас люди переживали на фронте. В дополнение к этому каждый год у детей сначала в детском саду, а потом и в школе устраивали торжественный классный час, посвященный Дню Победы.

По вечерам мы смотрели красивый салют, завершающий торжественность праздничного дня. Не помню, чтобы меня смущало, что сын никогда не задавал подробных вопросов про войну, не расспрашивал, что делал дедушка на фронте. Во время нашего с ним путешествия по Сербии, мы побывали в городе Нише, где открыт для посещения бывший концлагерь «Красный крест », один из немногих сохранившихся фашистских лагерей в Европе. Тогда сын заинтересовался страшными событиями и попросил рассказать подробнее о Холокосте, нацистах и концлагерях.

А потом вот эта смс и признание сына в том, что понять боль и торжественность праздника Дня Победы ему сложно. Я поняла, что у него до этого было гораздо меньше осознанности, несмотря на наши рассказы и происходившее в этот день каждый год, а вот сейчас - самое время попробовать рассказать обо всем еще раз, но уже как-то иначе.

Тогда я очень вовремя узнала про банк документов о Великой Отечественной войне и нашла там архивные сведения о нашем дедушке, в том числе узнала факт, о котором он никогда не рассказывал. На сайте есть отсканированные документы по наградам и подвигам. Невероятная работа. Я рассказала об этом сыну, и мы вместе начали вчитываться в документы.

Мой дедушка прошел войну с 1941 по 1944 годы и участвовал в освобождении Маньчжурии в 1945 году. Воевал на 1-м Украинском фронте, был старшим сержантом. Был ранен. Награжден Орденом Отечественной войны II степени, Орденом Славы III степени, Орденом «Знак Почета», Орденом Трудового Красного знамени, медалями «За отвагу», «За победу над Германией», «За победу над Японией». Орденом Отечественной войны дедушка был награжден за подвиг.

Вот что говорят о нем бумаги военных лет: «При форсировании реки Гнилопять он первый вброд по пояс в холодной воде перешел реку и канатами перетащил свое орудие на другую сторону реки под сильным огнем противника. Наблюдая за противником, он засек две пулеметные точки противника и прямой наводкой из орудия уничтожил их, чем обеспечил успешное продвижение пехоты вперед. Противник танковой атакой пытался остановить наступление батальона, но успеха не имел, благодаря мощному огню пехоты и противотанковой батареи. В этот момент Клименко С.И. из своего орудия подбил один немецкий танк и подавил две огневые точки противника, чем способствовал захвату пехотой села Скраглиевка».

И вот это уже произвело сильное впечатление на сына. Мы долго обсуждали героизм, стойкость и силу людей на войне. Подумать только - по пояс в ледяной воде (дело было 4 января!) перейти реку под огнем противника. И как после всего пережитого на войне наши бабушки и дедушки были настолько жизнелюбивыми, терпеливыми и благодарными? Возможно, как раз по причине пережитого ужаса они поняли, насколько ценно то, что человек может просто мирно и спокойно жить.

Я тогда еще подумала об измененном восприятии у подрастающего поколения под воздействием компьютерных игр, где у героя несколько жизней, а смерть - просто слово, которое перезагружает игру. Возможно, это как-то влияет на то, что ужасы войны не кажутся нашим детям такими страшными. Может быть, еще влияет тот факт, что ветеранов, принимавших участие в боевых действиях, почти не осталось. Поэтому вот такое столкновение с реальностью, как совместный просмотр документов того времени, рассказы о подвигах, размышления о том, что пришлось людям пережить в то время - это то, чему дети могут посочувствовать и что могут воспринять.

Мы с сыном пока не смотрели вместе старые советские фильмы про войну, но ходили на американскую «Ярость» и «Сталинград» Федора Бондарчука. Не очень хорошие примеры, но зато после просмотра мы много обсуждали военную тему, подвиги и смелость, иногда даже спорили о том, насколько происходящее на экране могло быть правдоподобным или утрированным.

Сейчас сын говорит, что он лучше понимает важность праздника и его смысл. В этом году мы решили вместе посмотреть и обсудить советские фильмы про войну: «Иваново детство» (1962) и «А зори здесь тихие» (1972). Посмотрим, что из этого выйдет.

Лето - время отдыха, оздоровления, но не у всех украинских детей была такая возможность. По данным Министерства соцполитики, более 200 тысяч школьников живут на подконтрольной Украине территории Донецкой и Луганской областей и только половина детей может оздоровиться в летних лагерях по государственным программам.

Веселый досуг в сосновом бору

В будущем государство будет развивать программы и обеспечивать большее количество детей летним отдыхом, - рассказал заместитель директора Департамента обеспечения прав детей и оздоровления Минсоцполитики Владимир Вовк. Но когда это произойдет, по словам чиновника, пока не известно.

Многие ребята, проживающие в прифронтовой зоне, могут отправиться на отдых только благодаря благотворительным проектам. Самый масштабный из них - "Мирное лето - детям Донбасса" Фонда Рината Ахметова.

За четыре года 4000 детей смогли отдохнуть и пройти психологическую реабилитацию в летних лагерях. В нынешнем сезоне в лагере "Перлина Донеччини" в Святогорске смогли оздоровиться 500 школьников. В лагере с детьми работали психологи, которые прошли обучение по курсу "Травма войны", - рассказал менеджер проектов Фонда Рината Ахметова Андрей Хворостянко.

В 2018 году отдых ребят проходил в три смены, по 14 дней каждая, с 1 июля по 11 августа в лагере, расположенном в сосновом лесу, где есть озеро с песчаным пляжем. Практически каждая минута была расписана: проводились конкурсы, спортивные соревнования, шли занятия более чем в десяти кружках. Дети вырезали скульптуры из мела, шили мягкие игрушки, вышивали, выжигали по дереву и рисовали. Одним словом, воплощали в своих работах то, что довелось им пережить и о чем мечтают больше всего на свете.

Дети нуждаются в передышке

Эти две недели мирной жизни были необходимы каждому ребенку, принявшему участие в проекте Фонда "Мирное лето - детям Донбасса". Ведь каждый из этих ребят пережил травму войны.

12-летний Богдан живет в Волновахе. Во время обстрелов ему часто приходилось прятаться в подвалах. Мальчик очень активный - увлекается футболом, баскетболом, рыбалкой, участвовал в различных всеукраинских конкурсах, однако наблюдается у школьного психолога, поскольку до сих пор у него сохранился страх и возбудимость.

13-летняя Ольга, которая сейчас живет в Краматорске, в 2014-м не только слышала выстрелы в Шахтерске, но и видела падение самолета. После такого стресса у девочки появились тревожность, плаксивость, страх будущего, боязнь громких звуков.

12-летний Никита жил в Горловке в 2014-м, был свидетелем обстрела аэропорта. Ребенок боится салютов, грома и взрывов, появилась тревожность и возбудимость, хотя в том же году семья выехала сначала в Мелитополь, потом в Киев.

Почувствовали, что они не одиноки

Многим ребятам, принявшим участие в проекте, месяцами приходилось жить в подвалах из-за обстрелов. Большинство своими глазами видели, как рвутся снаряды и рушатся дома. И даже спустя годы дети не могут этого забыть. Психологи Фонда Рината Ахметова научили детей справляться с негативными эмоциями, применять техники самопомощи. Через специальные игры и арт-терапию ребята проработали свои страхи и тревоги, смогли почувствовать, что они не одиноки, что есть такие же дети, как они, которые каждый день с риском погибнуть под обстрелами ходят в школу, переживают за жизни родных и близких людей.

К сожалению, посттравматический синдромом пока еще мало изучен, потому что он очень индивидуален. Сейчас есть только общее понимание, что травматическая ситуация остается в сверхбессознательном, и через какое-то время она может выстрелить. Когда и при какой ситуации - не может предугадать никто. Тем не менее Фонд Рината Ахметова серьезно работает над нивелированием этой угрозы, даже гипотетической. Вот почему проект "Мирное лето - детям Донбасса" действует уже четыре сезона. И желающих участвовать в нем становится только больше, - рассказала директор Департамента коммуникаций Фонда Рината Ахметова Татьяна Кухоцкая.

ДОНБАСС И МИРНЫЕ

В сентябре в Мариуполе откроется выставка творческих работ участников проекта "Мирное лето - детям Донбасса". Фонд Рината Ахметова намерен показать всей Украине, каким дети Донбасса, уставшие от войны, видят мир. Работы, созданные отдохнувшими в Святогорске ребятами, смогут увидеть и жители других городов. Первые посетители получат возможность познакомиться с творчеством детей Донбасса в канун Дня мира.