Наталья Дмитриевна Солженицына (Светлова), гражданка Соединённых Штатов Америки, выступила по государственному российскому телевидению и объявила, что большевики разными коварными средствами извели 20 (двадцать) миллионов своих соотечественников. Она подсчитала.
Но позвольте, мадам, ваш почивший супруг окончил физико-математический факультет Ростовского университета, очень прилежно учился, получал Сталинскую стипендию, преподавал в школе математику, словом, был профессиональным математиком. Так вот он подсчитал, что только с 1917 года по 1959 большевики истребили 66 миллионов сограждан, а ведь после 59 года чего бы им, ненасытным, прекратить людоедство, оно, безусловно, продолжалось вплоть до спасительного освобождения страны великими гуманистами — Ельциным, Чубайсом, Путиным. Так что надо накинуть ещё миллиончиков десять — и пусть будет 75! А ещё он уверял, что в Отечественной войне наши потери составили 44 миллиона. Так что в сумме будет далеко за 100 (сто) миллионов, т.е. половина страны. Прекрасно.
Но даже если остановиться на первой цифре вашего супруга, то что получается? Получается, что вы уменьшили эту выстраданную Александром Исаевичем цифру — 66 и 20 — в три с лишним раза! Как же так, мадам? Это измена, предательство... Вспомните, как вы стояли с ним пред аналоем, какие высокие слова о преданности и верности вы говорили. Ах, мадам, лучше бы мне не видеть вас на экране телевизора с этими чёрными словами на устах...
Но самое ужасное, ведь это не первая ваша супружеская измена. Ещё более чудовищным вашим деянием было то, что вы по просьбе президента в четыре раза сократили и издали за свой счёт полу-бессмертный «Архипелаг». Четвертовали! Специально для школьников! А если бы Путин попросил вас сделать подарочный вариант для детских садов, вы и эту четвертинку четвертовали до одной восьмой.
Между прочим, в своё время в Германии новобрачным при венчании дарили книжечку «Майн кампф» Гитлера. Почему бы вам, используя этот опыт, не обратиться в Думу или в Совет Федерации с предложением принять закон, чтобы и у нас дарить новобрачным «Архипелаг» хотя бы в школьном варианте? По-моему, там есть депутаты, которые с радостью поддержат ваше предложение. Например, знаменитый учёный Игорь Николаевич Морозов, открывший закон всемирного тяготения властей к карманам бедняков. Он недавно с великим пафосом говорил по телевидению о сияющем величии вашего супруга. Этим предложением вы, ваше степенство, отчасти искупили бы свою вину перед почившим супругом.
А что касается четвертования, лихо учинённого вами, то, конечно, из «Архипелага» следовало убрать бесчисленные полоумные глупости, которыми он напичкан. Например, уверение в том, что большевики живыми осуждёнными преступниками, особенно охотно антисоветчиками, кормили в зоопарках страны львов, тигров и крокодилов. Правда, автор говорил, что сам он этого не видел, не слышал ужасных воплей из чрева крокодилова, но — «Говорят. Почему не поверить!» И поверил и понёс дальше до самого Стокгольма, где получил Нобелевскую премию.
Но вообще-то я знаю людей, которые, начитавшись Солженицына, и сейчас хотели бы живьём отдать на съедение крокодилам Московского зоопарка Владимира Вольфовича Жириновского, который двадцать лет сидит в Думе и всё время вопит, что когда станет президентом, то будет беспощадно расстреливать и вешать своих супостатов. Они говорят, что лучше всего сделать это в День Национального Единства. Тогда этот день, может быть, обрёл бы лицо и запомнился россиянам, как помнили мы раньше День Парижской коммуны, а сейчас помним День равноапостольных братьев Кирилла и Мефодия.
Да, малоумной непотребщины в трёх томах пропасть, и можно понять ваше желание избавиться от неё. Но ведь вы заодно выбросили и то, что вашему супругу было особенно дорого. Например, в первом томе он с сердечной болью назвал, дал биографии и портреты создателей и начальников трудовых лагерей. Это Ягода, Френкель, Коган, Берман, Раппопорт, Фирин, Бродский, Эйхманс, Зельдович, Хайкин, Сольц... Как же можно было всё это выкинуть! Это важнейшая черта сочинения, причём вот уж тут — никакой фантазии, всё достоверно, документально.
Или ещё и такие стоки: «Мы (заключённые) кричали надзирателям: «Подождите, гады! Будет на вас Трумэн! Бросит вам атомную бомбу на голову!» (т.3. с.52). Громче-то всех кричал, конечно, сам Александр Исаевич, лужёная глотка. Казалось бы, зачем выбрасывать? Ведь это он грозил «надзирателям», то есть всем названным выше Бродским да
Хайкиным, ненависть к которым вы наверняка разделяете с любимым покойником, который мечтал о бомбе на их головы... Э, нет, вы сообразили, что дело совсем не только в «надзирателях». Атомная бомба это не пистолет, пригодный для «адресной мести», и даже не граната-лимонка, которой можно уничтожить несколько человек. Вы вспомнили о Хиросиме, о Нагасаки, о тысячах и тысячах их жертв. Вспомнили и о том, что, пребывая в Америке, супруг то и дело твердил Западу о великой опасности для него Советского Союза, призывал к отпору, к упреждающему удару всеми имеющимися средствами. Да, вы всё вспомнили, всё поняли и — вычеркнули. Рукой супруги-изменницы, рукой гражданки США, обязанной заботиться о репутации не только своего мужа, но и президентов Америки: ни один из которых, мол, не собирался бросить атомную бомбу на Россию. Увы, мадам, это опровергается известным планом «Дропшот», по которому было назначено для атомной бомбардировки около сотни наших городов.
Вдова Александра Солженицына Наталия Дмитриевна опубликовала на страницах Российской газеты открытое письмо Юрию Полякову, главному редактору Литературной газеты - где, в свою очередь, ранее появилась его колонка (в рубрике «Точка зрения») . Место Солженицына в истории Поляков оценил недвусмысленно:
«...нынешний «заблаговременный» предъюбилейный ажиотаж в связи с приближающимся столетием А.И. Солженицына, на мой взгляд, выглядит в какой-то мере неуместным. Не стану обсуждать литературно-художественные достоинства его творений, однако вынужден заметить: Солженицын не просто уехал в свое время из Советского Союза (а СССР, хотим мы того или нет, по сути одна из политических версий исторической России), но фактически призывал американцев начать против него войну. Никто не предлагает вычеркнуть Солженицына из списка выдающихся соотечественников, но и культовую фигуру из него лепить явно не следует. Чтобы деятели культуры молодого поколения не делали для себя заведомо порочных выводов. В противном случае власть всегда будет видеть перед собой потенциал для очередного «болота».
Наталия Солженицына, вдова Александра Солженицына: (опубликовано в Российской газете)
Возмущена бесчестной клеветой в адрес А.И. Солженицына, напечатанной Вами на портале газеты «Культура» 20.09.2014: «Солженицын не просто уехал в свое время из Советского Союза… по сути исторической России, но фактически призывал американцев начать против него войну».
Вы не можете не знать, что в феврале 1974 года Солженицын был арестован, лишен гражданства и под конвоем выслан из страны. Об этом гражданам СССР сообщил ТАСС в центральной прессе. Если, зная это, Вы печатаете приведенные выше слова - значит, Вы сознательно лжете. Если же Вы не знаете этого всеизвестного (по крайней мере, в истории литературы ХХ века) факта, то странно, как Вы при этом возглавляете «Литературную газету». И, будучи на этом посту, недостойно повторять клевету о призывах к войне, состряпанную против Солженицына в глухие советские времена 5-м управлением КГБ по борьбе с инакомыслием. Напротив, будучи в изгнании, Солженицын на долгие годы впал в немилость у американской прессы именно за то, что защищал историческую Россию. Да, он считал, что большевики исказили ее лик, и упорно убеждал не приписывать русскому народу жестоких черт коммунистической практики Ленина-Сталина. Не сомневаюсь, что молодое поколение разберется, что считать за правду, в чем подлинный патриотизм и кто его настоящие носители.
Наталия Солженицына
P.S. Оригинал письма вчера был отправлен в редакцию газеты «Культура».
Ответ Юрия Полякова Наталии Солженицыной опубликовала та же Российская газета, предварив текст редакционной ремаркой: «От редакции. Мы не могли не предоставить слово для уточнения своей позиции главному редактору «Литературной газеты» Юрию Полякову. Не скроем, нас крайне удивила и расстроила и суть письма, и его форма. Надеемся, наши читатели сами сделают точные выводы».
Юрий Поляков, главный редактор Литературной газеты:
Уважаемая Наталия Дмитриевна!
Мне понятен Ваш гнев. Когда ваяешь памятник дорогому человеку, хочется, чтобы в бронзе отлились лучшие его черты. Однако Ваш покойный супруг, выдающийся русский писатель Александр Исаевич Солженицын был фигурой сложной, страстной и противоречивой. Его яростная, отчасти оправданная личной драмой нелюбовь к советской версии нашей государственности общеизвестна, и тут я скорее поверю 5-му управлению КГБ, окошмаривать которое в нынешней геополитической реальности я бы не рискнул. Упорная субъективность Солженицына, скажем, в вопросе об авторстве «Тихого Дона» тоже ни для кого не секрет. Убежден и в том, что нельзя включать в школьную программу «опыт художественного исследования» под названием «Архипелаг ГУЛАГ», на чем Вы настояли в верхах. Гомерические оценки сложнейшей эпохи Ленина - Сталина, помещенные в эту книгу, серьезно расходятся с данными исторической науки и здравым смыслом. Однобоко понятое прошлое воспитывает ненависть к собственной стране и порождает гражданское болото. А вот по-настоящему художественный «Один день Ивана Денисовича», безусловно, прочесть должен каждый старшеклассник.
Вполне возможно, я и не достоин возглавлять «Литературную газету», однако именно Ваш покорный слуга опубликовал на страницах ЛГ гневную отповедь Солженицына «потемщикам», приписывавшим ему сотрудничество все с тем же КГБ. Кстати, в своем законном порыве облагородить память мужа, Вы вырвали лишь фрагмент моих рассуждений. А говорил я о том, что мне непонятно, почему 100-летия крупнейших русских писателей, не ссорившихся столь всемирно с Советской властью (Леонова, Шолохова, Твардовского), отмечались весьма скромно в сравнении с планами празднования предстоящего юбилея автора «Красного колеса». Как раз по этой причине я и уклонился от предложенной чести войти в состав юбилейного комитета. В любом случае мне жаль, что я огорчил Вас, ибо Ваша деятельная преданность духовным, политическим и литературным заветам А.И. Солженицына заслуживает восхищения и подражания.
***
100-летний юбилей со дня рождения Александра Солженицына будет отмечаться в 2018 году.
Солженицын, с которым Решетовская прожила 25 лет, вычеркнул первую жену из своей жизни так резко, словно хотел отмахнуться от наваждения. После же того как Александр Исаевич назвал Наталью гэбисткой, его примеру последовали ее друзья и знакомые. В жизнь писателя вошла другая женщина, Решетовскую называли истеричкой и ненормальной, а она просто любила…
Я не хотела мириться с тем, что меня взяли и выкинули, - сказала нам Решетовская. - Столько лет ему было отдано, столько пережито, и финал - «Я женюсь на другой, а ты будь моей любовницей». Как можно было на такое пойти? Нет, я не могла отпустить мужа. НАВСЕГДА ОСТАЛАСЬ БЕЗ ДЕТЕЙ «Какой странный брак», - сказала однажды Галина Вишневская своему мужу после знакомства с первой женой Солженицына Натальей Решетовской. Большеглазая и хрупкая, она показалась ей тогда «вечной невестой из провинциального дворянского гнезда». Этакая маленькая холодно-воспитанная барышня, писавшая в юности стихи и игравшая Шопена… «Нет, они не созданы друг для друга», - резюмировала Вишневская свои наблюдения. Ее пророчества сбылись. Их роман начался еще на первом курсе Ростовского госуниверситета имени Молотова. Саша учился на физмате, она - на химическом. На втором курсе оба записались в кружок бальных танцев, разучивали танго, вальс-бостон. Их роман начался под звуки фокстрота. В первый раз Саша взял девушку под руку на том же втором курсе. А спустя 20 лет точно назвал дату. - У него была феноменальная память, - говорит Решетовская. - Он заучивал свои произведения наизусть. Ведь когда работал в шарашке и сидел в лагере, опасно было вести записи. Саша их непрерывно про себя повторял - и на перекличке, и на работах. На четвертом курсе, в 1940-м, поженились и сняли маленькую комнату недалеко от университета, чтобы всего через год разъехаться: он - на фронт, она - в Ростов, ждать. Однажды в письме Наташа написала, что хочет родить ребенка. Реакция Солженицына была неожиданной: «Какие дети! Рано еще, они станут помехой в будущем творчестве». - Сколько раз он упрекал меня в письмах за обычное желание женщины стать матерью, - вздыхает Наталья Алексеевна. То, что у Решетовской рак матки, выяснилось неожиданно. Сделали операцию, спасли, но навсегда лишили детей. Одна, наедине с тяжелой болезнью-приговором, она еле пережила этот кошмар: мужа посадили еще в конце войны. Единственное, что оставалось измученной женщине - свидания. Когда был карантин и их запрещали, Решетовская шла в Нескучный сад, к которому примыкали стены тюрьмы. Денег на передачи не хватало - помогала мама, Мария Константиновна, которой, со слов Натальи Алексеевны, приходилось спекулировать в рязанском магазине, где она работала бухгалтером, чтобы как-то помочь дочери. 4 года войны и 6 лет лагерей жена ждала мужа, но не дождалась… Я БЫЛА ГЛАВНЫМ ДОБЫТЧИКОМ ДЕНЕГ Когда выяснилось, что супруг неблагонадежный, из Москвы Решетовскую попросили. Она уехала к матери, устроилась в сельскохозяйственный институт. И тут в ее жизни появился Всеволод Сомов, доцент рязанского меда - старше на десять лет, вдовец с двумя детьми. После долгих и настойчивых ухаживаний Наталья сдалась. Оформила развод с Солженицыным. Но за Всеволода Сергеевича пошла не сразу. - Замуж я вышла потому, что знала - у меня никогда не будет собственных детей, а у Всеволода росли два чудесных мальчика. В 1956 году Решетовская получила письмо от Солженицына, в котором он сообщил об освобождении. - Еще когда он был в ссылке, я предлагала переписываться, но Саня отказался: «Либо ты ко мне возвращаешься и всех бросаешь, либо мы прощаемся навсегда»… В 1956-м Сомов не смог меня удержать. Для него мое решение вернуться к Александру Исаевичу было убийственным, он даже хотел с собой покончить. Когда прочитала письмо с просьбой встретиться, подумала, что Саша стремится вернуть прежние отношения. Потом он уверял, что таких мыслей и в помине не было. Но я думаю, были. Когда мы увиделись, он подарил мне все стихи и поэмы, которые за это время написал. И многие из них были посвящены мне. Наталья вернулась к бывшему мужу, у которого обнаружили рак. Солженицын был уверен, что жить ему осталось недолго: еще в Казахстане, будучи в ссылке, он перенес операцию в паху. Врачи сказали, что он тоже не сможет иметь детей. Решетовская круглые сутки сидела у его постели. «Нам дети и не нужны, у нас другое предназначение», - повторял он. В 1957 году они снова поженились, и Александр Исаевич переехал в Рязань. Солженицын любил, когда жена играла Бетховена, Шуберта, Шопена: музыка помогала писать. Но это не помешало ему однажды устыдиться ее музицирования, когда в гостях у Ростроповича Наталья Алексеевна села за рояль. Писатель смущенно опустил голову. «Ну могла бы при тебе и не играть», - как бы оправдывался он перед музыкантом. В быту Солженицын был неприхотлив, но его характер портила вечная экономия дней, часов, минут… Когда-то в письме с фронта он просил жену написать на его могиле: «Здесь прилег отдохнуть человек, которому никогда не хватало времени». После регистрации в загсе супруги практически не бывали в театрах, кино, по поводу чего Решетовская, как говорил Солженицын, частенько «скулила». Александр Исаевич охотно помогал жене на огороде, с удовольствием работал на воздухе. Позже устроился учителем в школу, но преподавал мало, и основная нагрузка легла на Наталью Алексеевну. Ее триста доцентских рублей не шли ни в какое сравнение с его шестьюдесятью школьными. В тратах Александр Исаевич жену ограничивал. Откладывал средства на черный день. - Я, естественно, была главным добытчиком денег. Слава Богу, хозяйством не приходилось заниматься - мама помогала. Но если надо было поехать на рынок за картошкой, это делал Александр Исаевич: садился на велосипед - и вперед. И дрова рубил. Я же помогала мужу в творчестве: печатала рукописи, вела переписку с бывшими заключенными. ЛЮБОВНИЦЫ СМЕНЯЛИ ДРУГ ДРУГА ОДНА ЗА После выхода «Одного дня Ивана Денисовича» в «Новом мире» Солженицын стал популярен не меньше, чем ныне поп-звезды - письма шли пачками. Их раскладывали отдельно, делая пометки - «романтические», «умные» и т.д. Множество женщин были готовы на все, чтобы помочь Александру Исаевичу в работе. Решетовскую же это коробило - она предпочитала сама печатать произведения любимого и долгое время была его секретарем. Недостатка в женском внимании у Александра Исаевича никогда не было. Говорили, что у него случалось много романов на стороне, но женщины ему нужны были для рождающихся сюжетов. Одной из таких была ленинградка, профессор математики, из-за которой в семье Солженицына разразилась первая крупная драма. - Эта история фактически описана в «Красном колесе». Женщина была моложе меня года на четыре. Выглядела хорошо, а вот мне за бесконечной работой над выпуском произведений было некогда заниматься собой. И Саня увлекся. Поехал в Ленинград, я осталась в Рязани работать над книгой. Перед отъездом мы договорились, что он вернется к моему дню рождения. Но муж не приехал, пришла телеграмма: «Разреши мне остаться в Ленинграде». Я что-то почувствовала и ответила: «Ты - в Рязань, я - в Ленинград, мы - в Москву». Что означало: либо он едет ко мне, либо я к нему, либо мы едем навстречу друг другу. Остановились на последнем. В Москве Александр Исаевич и рассказал о новом романе. Решетовская почувствовала себя обманутой и решила, что не позволит так с собой обращаться. Начала ходить с обязательной прической и маникюром, а потом поставила условие: хочешь - возвращайся, а нет - сделаем тебе изолированную комнату с отдельным входом в квартиру. - Он тогда мне сказал: «Ты столько лет была замужем за другим мужчиной, а тут единственный случай - и так переживаешь». Самое интересное, что после этого напряженного ленинградского романа к нам на дачу приехал Твардовский, чтобы прочитать «В круге первом». Нам удалось скрыть свой разлад. Он так ничего и не почувствовал и невольно сблизил нас. Прослушав «Лунную сонату» в моем исполнении, Александр Трифонович стал восхищаться: «Надо же, жена - доцент, на рояле прекрасно играет да еще машину водит!» Через некоторое время Саша сказал: «Можешь все ленинградские письма из папок выкинуть и уничтожить. Этой женщины в моей жизни больше не существует». Хотя на самом деле это было не так… Первая семейная драма стала началом конца. Александру Исаевичу, у которого словно открылось второе дыхание, как воздух нужны были новые эмоции, ощущения. И он искал их… 27 апреля 1970 года супруги отпраздновали 25-летие совместной жизни. «Выпьем за то, чтобы до гроба быть вместе», - поднял Солженицын свой бокал. А через несколько месяцев узнал, что любовница Наталья Светлова беременна… Солженицын стал все чаще отсылать жену к друзьям на дачу. Говорил, одиночество нужно для творчества. И Наталья Алексеевна верила. Но вскоре выяснила, что в жизни мужа появилась еще одна любовница. Разрыв был нелегким - Решетовская пыталась покончить с собой… - После тяжелого объяснения я выпила 18 таблеток снотворного и заснула. Очнулась уже в больнице. Врачи с трудом меня выходили. ТЕПЕРЬ КАЖДОЕ УТРО СПРАШИВАЮ ЕГО, ПРИДЕТ ЛИ Решетовская долго не давала согласия на развод - бракоразводный процесс растянулся на три года. Светлова за это время успела родить троих. Тогда Солженицын буквально возненавидел бывшую жену, видя в ее действиях пособничество КГБ, который старался держать писателя на крючке. - Суд нас развел. Но следующий, вышестоящий, отменил это решение. Я тогда, не дождавшись прочтения приговора, удрала из зала заседаний с громким плачем и поехала на дачу. До нее было около 280 километров, наступала ночь. Я чувствовала, что силы покидают меня. Выпустила руль из рук и выехала за разделительную полосу. Хорошо на трассе в тот момент было пусто. Но откуда-то появился милиционер. Остановилась, открыла дверцу и, высунув обмякшую руку, продолжала сидеть. Он подошел: «Почему вы не выходите из машины?» «Я устала», - ответила. «Устали? Тогда езжайте в лес и заночуйте». При нем мы с мамой выпили кофе и поехали дальше. На следующий день после завтрака Наталья Алексеевна устроила похороны любви. Она выбрала красивое фото бывшего мужа, завернула его в целлофан и перед скамеечкой предала земле. Листьями Решетовская выложила дату - 20 июня… Дома на стене повесила листок, написала на нем огромную букву «Я» и перечеркнула ее. В этот момент женщина поняла, что больше не существует для своего любимого. - Он потом косил траву и нашел эту могилку. Написал мне: «Как ты могла! Живого человека похоронить?!» После окончательного развода они старались не видеться. На дачу ездили по разным дням. Солженицын не мог ее простить. А после выхода ее первой книги о нем на долгое время постарался забыть о существовании бывшей жены. - Мне кажется, он сделал это, чтобы облегчить свое сердце. У нас все-таки была такая любовь… Только однажды Александр Исаевич позвонил и пообещал реабилитировать бывшую жену в своих книгах - после того, как она умрет. И все равно, по словам Решетовской, она ни на минуту не переставала думать о Саше - том, которого она когда-то знала. Квартира Натальи Алексеевны напоминает музей Сол-женицына, она бережно хранила все документы, связанные с ним, скрупулезно рассортированные по датам. Она жила им, больше помнила о фактах из его биографии, чем о себе. Но с его семьей у Решетовской по-прежнему были очень напряженные отношения. Правда, Александр Исаевич во время болезни бывшей жены выплачивал ей по 3000 долларов в год. Потом же нанял ей сиделку, потому что женщина была не в силах за собой ухаживать. Светлова избегала всякого общения с Решетовской. А сам Александр Исаевич не виделся со своей первой женой 25 лет. На 80-летие Решетовской Светлова принесла огромную корзину роз, новую книгу Солженицына, подписанную им самим, и предупредила: если Решетовская еще будет цитировать его в своих книгах, то дело дойдет до суда… Она простила им все. И каждое утро, просыпаясь, видела перед собой лицо Александра Исаевича. После чего задавала ему в мыслях один и тот же вопрос: «Придешь ли ты ко мне на похороны, Санечка?» В последние три года Решетовская была прикована к постели, сломав шейку бедра. Она знала, что скоро умрет, и часто спрашивала у друзей, как они думают, придет ли Солженицын ее хоронить. Переживала. Умерла в мае 2003 года. Тихо, во сне.
Недавно на канале РТР прошла передача Сергея Мирошниченко "Александр Исаевич Солженицын. Жизнь не по лжи". В ней автор попытался проследить всю жизнь писателя начиная с детства до сегодняшнего дня. Немного переиначив заголовок одной из знаменитых солженицынских статей "Жить не по лжи", создатели фильма преподнесли зрителям, что вся жизнь писателя проходит под этим девизом. Но если уж разобраться, солгал сам автор, и эту ложь не опровергла и семья Солженицына. Дело в том, что в почти часовой ленте не было сказано ни слова о первой жене - Наталье Алексеевне Решетовской. А ведь с ней Александр Исаевич прожил около 30 лет(!), и при ней он стал всемирно знаменит и получил Нобелевскую премию.
"БУДЕШЬ ли ты при всех обстоятельствах любить человека, с которым когда-то решила связать свою жизнь?" - эти строки, написанные моим бывшим мужем Александром Исаевичем Солженицыным на обороте фотографии, которую он подарил мне в день нашей регистрации, 27 апреля 1940 года, до сих пор бередят мою душу.
В 1936 году у нас с Саней все только начиналось. Тогда я была для него Наташенька, Натуська. Мы оба тогда учились в Ростовском университете, я - на химфаке, а Саня - на физмате. А знакомство наше было очень неожиданным (произошло это на первом курсе): как-то я с друзьями - Раечкой Карпоносовой, Кириллом Симоняном и Кокой (Колей Виткевичем) - стояла в вестибюле, и вдруг прямо на нас с верхнего этажа в буквальном смысле слова свалился большой, высокий и разлохмаченный Морж (такое прозвище было у студента Солженицына). Странно, но все почему-то считали, что мы знакомы. И на удивленный вопрос Сани: "Кто эта девушка?" - ему кто-то из ребят ответил: "Да это же Наташа, она, как мы". Так и стали дружить. 7 ноября мы с мамой задумали провести дома вечеринку, и к нам в числе других гостей пришел и Саня. И, перед тем как сесть за стол, мы должны были вымыть руки. А так как особых удобств не было, то на руки поливали из кружки. Мне поливал Саня и во время этой "процедуры" сделал мне первый комплимент: сказал, что я очень хорошо играю на рояле. После этого Саня сделал, если можно так сказать, почти признание, он посвятил мне стихи, стихи не простые - акростихи (когда из первых букв складывается слово, в данном случае это было "Наташа Решетовская").
Наверное, вас постепенно сближала сама судьба?
Возможно, что и так, ведь мы жили близко друг от друга, рядом учились, часто встречались, занимались в одних и тех же библиотеках. А настоящее признание в любви "случилось" чудесным летним вечером 2 июля 1938 года. Уже было темно. На небе мерцали звезды. Мы гуляли с Саней по Театральному парку - это было самое любимое место наших свиданий. Мы сидели на скамейке под сенью белых акаций и тополей, о чем-то говорили. А потом вдруг Саня как-то неожиданно замолчал, потом глубоко вздохнул и... признался мне, что любит. Я одновременно ждала и не ждала этого объяснения. Я просто растерялась и не знала, что сказать... и заплакала. Успокоившись, осознала, что Саня влюблен безумно, а со своей стороны еще все-таки не понимала - любовь это или нет? На другой день после признания он стал каким-то другим: я не увидела знакомой улыбки на его лице, не услышала его смеха, он ничего не рассказывал интересного, хотя, как всегда, держал меня под руку... И я сразу поняла, что такой Саня мне не нужен. И отважилась на записочку, в которой призналась, что тоже люблю его. Получив вечером это послание, он сразу же прибежал к нам домой. В тот вечер мы впервые поцеловались.
Расставаться после свиданий с каждым разом было все тяжелее и тяжелее. И я решила написать ему письмо, в котором прямо поставила вопрос: "Расстанемся или соединимся?" А у Сани уже заранее был готов письменный ответ на него, он тоже чувствовал, что пора пожениться. Хотя одно приятно-неприятное обстоятельство все же смущало тогда Саню - это возможное появление ребенка. Саня считал, что, если появится малыш, тогда разрушатся все его дальнейшие планы - ведь помимо Ростовского университета он учился еще и в Московском институте философии, литературы и истории.
И мы все-таки поженились. Но день нашей регистрации был днем необычным, необычным в том плане, что приходился на 27 апреля 1940 г. (Саня любил числа, кратные девяти), и к тому же мы скрыли от всех факт своей регистрации. "Сокрытие" было связано с тем, что не хотелось расстраивать мам несвоевременной женитьбой - ведь нам осталось закончить всего один университетский курс. В целях конспирации Саня даже подклеил страничку (чтобы ее не было видно) в моем паспорте, где стоял штамп о регистрации брака. И фамилию свою я не поменяла, чтобы мама обо всем не догадалась. А потом у нас был медовый месяц. Август мы провели в Тарусе. Сняли на окраине небольшую хатку и стали жить. Мебели в ней почти не было, только столик и скамеечка на веранде. Спали, как в романтическом кино, - на сене, даже подушки были набиты сеном.
В связи с Саниной малярией находиться на солнце и купаться в Оке ему было противопоказано. И мы предпочитали уходить в лес, сидели под березами на траве и читали "Войну и мир" Льва Толстого и стихи запрещенного в то время Есенина.
Наталья Алексеевна, а какой вы были хозяйкой?
Можете представить себе - я была плохой хозяйкой. Для меня сварить щи было делом пострашнее, чем сдать несколько государственных экзаменов в университете!
А что вы готовили молодому мужу на завтрак?
Самое простое блюдо - яичницу. Хозяйка, у которой мы снимали хатку, варила нам на целую неделю картошку "в мундирах" - это было, как и яйца на завтрак, дежурным блюдом на ужин. Обедали в маленькой столовой, которая находилась неподалеку. По воскресеньям ходили на рынок, покупали овощи, фрукты. Александр Исаевич в еде был неприхотлив.
Из Тарусы родным и друзьям послали письма, в которых было буквально несколько строк, что мы - муж и жена.
Прошел медовый месяц,. Мы взяли билеты на поезд Ростов - Москва. И вот едем мы, едем, вдруг мне ужасно захотелось есть. Саня сразу же побежал в вагон-ресторан что-нибудь купить. Наконец принес сосиски. А я никогда их не ела, поэтому заявила, что эта еда мне не годится. Так он не принял никаких отказов: "Как это не ешь? Я так долго их искал!" Так что пришлось подкрепиться ими чуть ли не в приказном порядке.
В Ростове-на-Дону нас с цветами встретили мамы и друзья. А дома устроили небольшой банкет, своего рода свадьбу. После банкета разошлись по своим домам - к своим мамам - жить отдельно было негде, а стеснять родственников не хотелось. Но в начале учебного года (на пятом курсе) профком предоставил Сане отдельную комнату в двухкомнатной квартире, правда, у сварливой хозяйки...
В Ростове нас ждал и чуть запоздавший свадебный подарок в виде Саниной Сталинской стипендии (она была немаленькая - 500 рублей), которой он был удостоен в числе первых как один из лучших студентов. Бывало, что мы участвовали в студенческой художественной самодеятельности - я играла на рояле, а Саня декламировал стихи - и за это тоже получали денежные премии. Время моего мужа, тогда еще студента, было расписано не только по часам, но и по минутам. Он только в библиотеке занимался до десяти вечера; да и я не хотела отставать от него и помимо различных видов химии успевала еще и серьезно заниматься музыкой и шахматами.
А каким был молодой Александр Исаевич?
Очень нежным он был, ласковым. Были моменты, которые я и сегодня вспоминаю с каким-то особенным чувством. Например, Саня, когда мы бывали в кино или театре, никогда не стоял в очереди в гардероб за пальто... он всегда в ней умудрялся быть первым. Вообще умел находить выход из любой ситуации. Правда, иногда по отношению ко мне он проявлял свои не совсем, как мне кажется, лучшие качества. Вот однажды - мы тогда учились на пятом курсе - я ему говорю: "Сань, возьми мне одну книжку в библиотеке". А я не была в нее записана. Так он так на меня "напал": "Как тебе, Наташа, не стыдно! Ты же студентка пятого курса!" Меня выручил Николай Виткевич, который на другой день взял в той же библиотеке нужную мне книгу.
А какие подарки он вам дарил?
О, в плане подарков Саня был достаточно скуп: иногда цветы - букетик ландышей в день регистрации, иногда ноты, книги. А как-то подарил серебряный стаканчик.
Жизнь у нас, молодых, начиналась красиво и шла спокойно, если бы не война. Война-то и разлучила, и разлучила надолго. И вообще вся наша жизнь превратилась в сплошное ожидание встреч...
Война застала Александра Солженицына в Москве. 22 июня 1941 года в пять часов утра он был на Казанском вокзале. В столицу он приехал сдавать очередную сессию в МИФЛИ. Саня был освобожден от армии по состоянию здоровья и поначалу вместе со мной получил распределение в город Морозовск Ростовской области, где мы учительствовали. Но ему все-таки удалось попасть на фронт, хотя, к его сожалению, рядовым в обоз. Затем была командировка в Сталинград, и он, воспользовавшись этим, поступил в артиллерийское училище, которое находилось в Костроме. После этого был 2-й Белорусский фронт, туда ему и удалось вызвать меня, правда... по поддельным документам. Ведь я не была военнообязанной, и меня никто не мог вызвать на фронт через военкомат. Документы по просьбе Солженицына оформил командир дивизии. Месяц, который я провела вместе с Саней на фронте, был так мимолетен, что запомнился лишь тем, что в блиндаже, где мы жили, я должна была каждый раз, когда заходил комдив, стоять перед собственным мужем по стойке смирно и еще отдавать ему честь. Я, единственная женщина во всем артдивизионе, чувствовала себя неуютно, да и неопределенность положения смущала... Вдруг неожиданно открылись перспективы научной карьеры в тылу. Все это и обусловило мой отъезд.
С фронта домой приходили письма: от мужа, друзей по университету. И вот наступил, казалось бы, самый радостный день - День Победы 1945 года. Но не был он радостным, а скорее тревожным и даже печальным - никаких вестей от Сани с февраля 45-го не было. А на последней, вернувшейся мне открытке была пометка: "Адресат выбыл". Сколько раз я ни пыталась писать в часть - все бесполезно. И только летом того же 1945-го Илья Соломин в письме дал понять, что мужа арестовали, - говорить об этом прямо тогда никто бы не рискнул. И вот парадокс - я была рада, что его арестовали, рада потому, что "оттуда" возвращаются, с фронта пришли немногие.
10 лет без Сани казались бесконечными. Кругом же шла жизнь, жизнь полная, счастливая: почти у всех моих знакомых были семьи, дети.
Как же вы смогли это выдержать?
Мне приходилось скрывать даже от лучших подруг (тогда я училась в аспирантуре МГУ), что мой муж - политзаключенный. Что помогало выжить? С 1945 по 1949 год Саня находился в московском ГУЛАГе. Здесь разрешались свидания. Первое время я приезжала к Сане почти каждую неделю - обязательно в воскресенье, а иногда и в середине недели. Потом его "перебросили" в Экибастузский лагерь. Здесь позволялось два письма в год и никаких свиданий... Из этих двух разрешенных писем одно так и не дошло до адресата. Возможны были только ежемесячные посылки. Накормить мужа повкуснее там, где лишь лагерная баланда, было сложно, ведь и на воле жилось нелегко. Все продукты распределялись по карточкам. И я, получая по карточкам, к примеру, селедку, шла на рынок и обменивала ее на хлеб или еще что-нибудь вкусненькое для Сани. А когда уже работала в Рязани завкафедрой сельхозинститута, то, чтобы не привлекать внимание к своему адресату, львиную долю доцентской зарплаты отправляла в Ростов тете Нине, и та скрупулезно комплектовала на эти деньги посылки для Солженицына. В ответ на посылки он написал мне: "Ты спасла мне жизнь и даже больше, чем жизнь".
Когда мне исполнилось 33 года, я сдалась - решила не дожидаться мужа и связала свою жизнь с коллегой - Всеволодом Сомовым. Мне Саня часто писал о том, что меня и его ожидает полная неизвестность: он не знал, какой срок ему "назначен", не знал и о том, вернется или нет. Он не раз давал мне "вольную". Официально наш брак с Сомовым зарегистрирован не был, поскольку не был расторгнут брак с Солженицыным. Всеволод Сергеевич, оставшись вдовцом, воспитывал двоих сыновей. Этот человек был мне близок по духу, и мальчики, особенно старший Сережа, тянулись ко мне. А младший Борис даже называл мамой. Мне, безусловно, хотелось реализоваться и как женщине, и как матери. И когда я сообщила мужу, что "вышла" за Сомова, он воспринял это как данность.
Вы были счастливы с Сомовым?
Конечно, была. Почти пять лет мы прожили вместе. Возможно, мы бы жили с ним, как говорят, до скончания века, но... я опять встретила своего мужа - встретила, чтобы потерять, потерять уже навсегда...
Наше второе воссоединение с Солженицыным я называю "тихим житьем". Мне тогда казалось, что вновь возвратилась любовь, что возвратился мой прежний Саня. Все сбылось, как и было мне предсказано: когда Саня был в ссылке, а в душе моей было полное неведение и смятение (я даже голос потеряла - так много плакала), то решила пойти погадать. Мама Иры Арсеньевой привела меня к гадалке - она разложила карты, а потом посмотрела мою руку и сказала, что Саня жив и что дальнейший ход событий будет зависеть только от меня самой...
Я полностью растворилась в Солженицыне, в его творчестве - была его машинисткой, секретарем, которая за ночь могла перепечатать тот объем его рукописей, который был нужен, и только потом уже была его женой, которую он обещался любить и лелеять, даже когда она будет совсем старенькой.
А слова своего не сдержал?
Да, его слова разошлись с делом. Целый год, а может быть, и чуть больше, Саня скрывал от меня свою связь с Натальей Светловой, и причем тогда же он разрешил уйти мне с работы. А когда поехал на Север, то взял ее с собой. Меня же туда он не взял под предлогом, что у него один спальный мешок и что я могу простудиться... Скоро на горизонте "замаячил" ребенок, ребенок от второй Натальи. Это было предательство. А сколько потом было душевных страданий - один только развод занял три нескончаемых года. Я ведь поначалу не давала его. И только на третьем суде в Рязани нас развели. На следующий же день после развода я поехала на нашу дачу в Борзовку, что недалеко от Наро-Фоминска. Там и... похоронила свою любовь.
Как похоронили?
В Борзовку я привезла Санину фотографию. Зашла в домик, нашу когда-то совместную обитель, где всегда царила доброта, вера, надежда и любовь... Взяла со стола полиэтиленовый пакет, положила в него фотографию и пошла в свой уголок, к своей скамеечке под ореховым деревом, присела на нее, а потом... потом чуть подальше от нее выкопала своего рода могилку для любимой Саниной фотографии. Присыпала ее землей, грани обложила гвоздиками, а из листьев какой-то травы выложила дату нашего с ним расставания-развода - 22 июля 1972 года. Сане я ничего об этом не сказала. Прошло какое-то время, он приехал на дачу, стал косить траву, и вдруг неожиданно коса "нашла" на могилку. Он спросил меня, что это такое. Я ответила. Как же он вспыхнул тогда: "Как ты можешь на живого человека могилку делать?!" ...От всех своих страданий я даже пыталась отравиться - выпила 18 снотворных таблеток. Но Бог сохранил жизнь.
Наталья Алексеевна, как вы жили потом?
Знаете, я делю всю свою жизнь на два периода - с ним и после него. Но и тогда, и сейчас, как это ни покажется странным, я живу для него. Я помню и думаю о своем Сане. Да и как мне о нем не помнить, если каждая минута жизни - это напоминание о нем: выходят его новые книги, переиздаются старые, телевидение и радио сообщает о том, что происходит в его жизни. Но до сего дня он не может переступить психологический барьер и прийти ко мне, чтобы прямо посмотреть в глаза. Правда, три с половиной года назад был звонок и запоздалое поздравление с Рождеством Христовым. А через месяц после звонка через свою вторую жену Наталью Дмитриевну он поздравил меня с юбилеем. Она привезла огромную корзину с розами, красивую открытку и только что вышедшую книгу юношеских стихов Александра Исаевича, которая называется "Протеревши глаза", с надписью: "Наташе - к твоему 80-летию. Кое-что из давнего, памятного. Саня. 26. 2. 99". Надо отдать должное Наталье Дмитриевне в том, что она все-таки смогла что-то перебороть в себе и попросить у меня прощения за боль, которую причинила... Честно признаюсь, первое время мне тяжело было слышать и общаться с Натальей Дмитриевной, но это было тогда, когда я была еще здорова. Теперь я больная, и деваться мне некуда. Поэтому я и приняла помощь Натальи Дмитриевны Солженицыной, которая полностью взяла на себя расходы, связанные с уходом за мной и лечением. (Наталья Алексеевна вот уже больше года почти прикована к постели, встает иногда с помощью ходунков, - у нее перелом шейки бедра. - М. Т.).
Наталья Алексеевна, вы и сегодня любите своего бывшего мужа?
Возможно, это кому-то покажется странным и даже неправдоподобным, но, увы, я до сих пор его люблю. И вместе с тем меня не отпускает мысль: неужели я больше никогда его не увижу?