Выясняется, что помощи ждать неоткуда. Мы предоставлены самим себе. Но никто, как по уговору, не говорит о безнадежности положения. Ведут себя так, словно в конечном успехе и сомневаться нельзя. А вместе с тем ясно, что не сегодня-завтра мы будем уничтожены. И все, конечно, это чувствуют.
Для чего-то всех офицеров спешно сзывают в Актовый зал. Иду. Зал уже полон. В дверях толпятся юнкера. В центре - стол. Вокруг него несколько штатских - те, которых мы вели из городской думы. На лицах собравшихся - мучительное и недоброе ожидание.
На стол взбирается один из штатских.
Кто это? - спрашиваю.
Господа! - начинает он срывающимся голосом. - Вы офицеры и от вас нечего скрывать правды. Положение наше безнадежно. Помощи ждать неоткуда. Патронов и снарядов нет. Каждый час приносит новые жертвы. Дальнейшее сопротивление грубой силе - бесполезно. Взвесив серьезно эти обстоятельства, Комитет общественной безопасности подписал сейчас условия сдачи. Условия таковы. Офицерам сохраняется присвоенное им оружие. Юнкерам оставляется лишь то оружие, которое необходимо им для занятий. Всем гарантируется абсолютная безопасность. Эти условия вступают в силу с момента подписания. Представитель большевиков обязался прекратить обстрел занятых нами районов с тем, чтобы мы немедленно приступили к стягиванию наших сил.
Кто вас уполномочил подписать условия капитуляции?
Я член Временного Правительства.
И вы как член Временного правительства считаете возможным прекратить борьбу с большевиками? Сдаться на волю победителей?
Я не считаю возможным продолжать бесполезную бойню, - взволнованно отвечает Прокопович.
Исступленные крики:
Позор! - Опять предательство. - Они только сдаваться умеют! - Они не смели за нас подписывать! - Мы не сдадимся!
Прокопович стоит с опущенной головой. Вперед выходит молодой полковник, георгиевский кавалер, Хованский.
Господа! Я беру смелость говорить от вашего имени. Никакой сдачи быть не может! Если угодно, - вы, не бывшие с нами и не сражавшиеся, вы - подписавшие этот позорный документ, вы можете сдаться. Я же, как и большинство здесь присутствующих, - я лучше пущу себе пулю в лоб, чем сдамся врагам, которых считаю предателями Родины. Я только что говорил с полковником Дорофеевым. Отдано приказание расчистить путь к Брянскому вокзалу. Драгомиловский мост уже в наших руках. Мы займем эшелоны и будем продвигаться на юг, к казакам, чтобы там собрать силы для дальнейшей борьбы с предателями. Итак, предлагаю разделиться на две части. Одна - сдается большевикам, другая прорывается на Дон с оружием.
Речь полковника встречается ревом восторга и криками:
На Дон! - Долой сдачу! Но недолго длится возбуждение. Следом за молодым полковником говорит другой, постарше и менее взрачный.
Я знаю, господа, то, что вы от меня услышите, вам не понравится и, может быть, даже покажется неблагородным и низменным. Поверьте только, что мною руководит не страх. Нет, смерти я не боюсь. Я хочу лишь одного: чтобы смерть моя принесла пользу, а не вред родине. Скажу больше - я призываю вас к труднейшему подвигу. Труднейшему, потому что он связан с компромиссом. Вам сейчас предлагали прорываться к Брянскому вокзалу. Предупреждаю вас - из десяти до вокзала прорвется один. И это в лучшем случае! Десятая часть оставшихся в живых и сумевшая захватить ж.-дорожные составы, до Дона, конечно, не доберется. Дорогой будут разобраны пути или подорваны мосты, и прорывающимся придется где-то далеко от Москвы либо сдаться озверевшим большевикам и быть перебитыми, либо всем погибнуть в неравном бою. Не забудьте, что и патронов у нас нет. Поэтому я считаю, что нам ничего не остается, как положить оружие. Здесь, в Москве, нам и защищать-то некого. Последний член Временного правительства склонил перед большевиками голову. Но, - полковник повышает голос, - я знаю также, что все, находящиеся здесь - уцелеем или нет, не знаю, - приложат всю энергию, чтобы пробираться одиночками на Дон, если там собираются силы для спасения России.
Полковник кончил. Одни кричат:
Пробиваться на Дон всем вместе! Нам нельзя разбиваться!
Другие молчат, но, видно, соглашаются не с первым, а вторым полковником.
Я понял, что нить, которая нас крепко привязывала одного к другому - порвана и что каждый снова предоставлен самому себе.
Ко мне подходит прап. Гольцев. Губы сжаты. Смотрит серьезно и спокойно.
Ну что, Сережа, на Дон?
На Дон, - отвечаю я.
Он протягивает мне руку, и мы обмениваемся рукопожатием, самым крепким рукопожатием за мою жизнь.
Впереди был Дон
Оставлен Кремль. При сдаче был заколот штыками мой командир полка - полковник Пекарский, так недавно еще бравший Кремль.
Училище оцеплено большевиками. Все выходы заняты. Перед училищем расхаживают красногвардейцы, обвешанные ручными гранатами и пулеметными лентами, солдаты…
Когда кто-либо из нас приближается к окну, - снизу несется площадная брань, угрозы, показываются кулаки, прицеливаются в наши окна винтовками. Внизу, в канцелярии училища, всем офицерам выдают заготовленные ранее комендантом отпуска на две недели. Выплачивают жалованье за месяц вперед. Предлагают сдавать револьверы и шашки.
Георгий Эфрон – не просто «сын поэта Марины Цветаевой», а самостоятельное явление в отечественной культуре. Проживший ничтожно мало, не успевший оставить после себя запланированных произведений, не совершивший каких-либо иных подвигов, он тем не менее пользуется неизменным вниманием историков и литературоведов, а также обычных любителей книг – тех, кто любит хороший слог и нетривиальные суждения о жизни.
Франция и детство
Георгий родился 1 февраля 1925 года, в полдень, в воскресенье. Для родителей – Марины Цветаевой и Сергея Эфрона – это был долгожданный, вымечтанный сын, третий ребенок супругов (младшая дочь Цветаевой Ирина умерла в Москве в 1920 году).
Отец, Сергей Эфрон, отмечал: «Моего ничего нет… Вылитый Марин Цветаев!»
С самого рождения мальчик получил от матери имя Мур, которое так и закрепилось за ним. Мур – это было и слово, «родственное» ее собственному имени, и отсылка к любимому Э.Т. Гофману с его незавершенным романом Kater Murr, или «Житейские воззрения кота Мурра с присовокуплением макулатурных листов с биографией капельмейстера Иоганнеса Крейслера».
Не обошлось без некоторых скандальных слухов – молва приписывала отцовство Константину Родзевичу, в которых Цветаева некоторое время находилась в близких отношениях. Тем не менее сам Родзевич никогда не признавал себя отцом Мура, а Цветаева однозначно давала понять, что Георгий – сын ее мужа Сергея.
Ко времени рождения младшего Эфрона семья жила в эмиграции в Чехии, куда переехала после гражданской войны на родине. Тем не менее уже осенью 1925 года Марина с детьми – Ариадной и маленьким Муром переезжает из Праги в Париж, где Мур проведет свое детство и сформируется как личность. Отец остался на некоторое время в Чехии, где работал в университете.
Мур рос белокурым «херувимчиком» - пухленьким мальчиком с высоким лбом и выразительными синими глазами. Цветаева обожала сына – это отмечали все, кому доводилось общаться с их семьей. В ее дневниках записям о сыне, о его занятиях, склонностях, привязанностях, уделено огромное количество страниц. «Острый, но трезвый ум», «Читает и рисует – неподвижно – часами» . Мур рано начал читать и писать, в совершенстве знал оба языка – родной и французский. Его сестра Ариадна в воспоминаниях отмечала его одаренность, «критический и аналитический ум». По ее словам, Георгий был «прост и искренен, как мама».
Возможно, именно большое сходство между Цветаевой и ее сыном породило такую глубокую привязанность, доходящую до преклонения. Сам же мальчик держался с матерью скорее сдержанно, друзья отмечали порой холодность и резкость Мура по отношению к матери. Он обращался к ней по имени – «Марина Ивановна» и так же называл ее в разговоре – что не выглядело неестественно, в кругу знакомых признавали, что слово «мама» от него вызывало бы куда больший диссонанс.
Дневниковые записи и переезд в СССР
Мур, как и его сестра Ариадна, с детства вел дневники, но большинство из них были утеряны. Сохранились записи, в которых 16-летний Георгий признается, что избегает общения, потому что хочет быть интересным людям не как «сын Марины Ивановны, а как сам «Георгий Сергеевич».
Отец в жизни мальчика занимал мало места, они месяцами не виделись, из-за возникшей холодности в отношениях между Цветаевой и Ариадной сестра так же отдалилась, занятая своей жизнью – поэтому настоящей семьей можно было назвать только их двоих – Марину и ее Мура.
Когда Муру исполнилось 14, он впервые приехал на родину его родителей, которая теперь носила название СССР. Цветаева долго не могла принять это решение, но все же поехала – за мужем, который вел свои дела с советскими силовыми структурами, отчего в Париже, в эмигрантской среде, к Эфронам возникло неоднозначное, неопределенное отношение. Все это Мур чувствовал отчетливо, с проницательностью подростка и с восприятием умного, начитанного, думающего человека.
В дневниках он упоминает о своей неспособности быстро устанавливать крепкие дружеские связи – держась отчужденно, не допуская к сокровенным мыслям и переживаниям никого, ни родных, ни приятелей. Мура постоянно преследовало состояние «распада, разлада», вызванное как переездами, так и внутрисемейными проблемами – отношения между Цветаевой и ее мужем все детство Георгия оставались сложными.
Одним из немногих близких Муру друзей был Вадим Сикорский, «Валя», в будущем – поэт, прозаик и переводчик. Именно ему и его семье довелось принять Георгия в Елабуге, в страшный день самоубийства его матери, которое произошло, когда Муру было шестнадцать.
После смерти Цветаевой
После похорон Цветаевой Мура отправили сначала в Чистопольский дом-интернат, а затем, после недолгого пребывания в Москве, в эвакуацию в Ташкент. Следующие годы оказались наполнены постоянным недоеданием, неустроенностью быта, неопределенностью дальнейшей судьбы. Отец был расстрелян, сестра находилась под арестом, родственники – далеко. Жизнь Георгия скрашивали знакомства с литераторами и поэтами – прежде всего с Ахматовой, с которой он на некоторое время сблизился и о которой с большим уважением отзывался в дневнике, – и редкие письма, которые наряду с деньгами присылали тетя Лили (Елизавета Яковлевна Эфрон) и гражданский муж сестры Муля (Самуил Давидович Гуревич).
В 1943 году Муру удалось приехать в Москву, поступить в литературный институт. К сочинительству он испытывал стремление с детства – начиная писать романы на русском и французском языках. Но учеба в литинституте не предоставляла отсрочки от армии, и окончив первый курс, Георгий Эфрон был призван на службу. Как сын репрессированного, Мур служил сначала в штрафбатальоне, отмечая в письмах родным, что чувствует себя подавленно от среды, от вечной брани, от обсуждения тюремной жизни. В июле 1944 года, уже принимая участие в боевых действиях на первом Белорусском фронте, Георгий Эфрон получил тяжелое ранение под Оршей, после чего точных сведений о его судьбе нет. По всей видимости, он умер от полученных ранений и был похоронен в братской могиле – такая могила есть между деревнями Друйкой и Струневщиной, но место его смерти и захоронения считается неизвестным.
«На лоб вся надежда» - писала о сыне Марина Цветаева, и невозможно точно сказать, сбылась ли эта надежда, или же ей помешал хаос и неопределенность сначала эмигрантской среды, потом возвращенческой неустроенности, репрессий, потом войны. На долю Георгия Эфрона за 19 лет его жизни выпало больше боли и трагедии, чем принимают на себя герои художественных произведений, бесчисленное количество которых прочитал и еще мог бы, возможно, написать он сам. Судьба Мура заслуживает звания «несложившейся», но тем не менее свое собственное место в русской культуре он успел заслужить – не просто как сын Марины Ивановны, а как отдельная личность, чей взгляд на свое время и свое окружение нельзя переоценить.
Жизненный путь отца Мура, Сергея Эфрона, хоть и тоже прошел в тени Цветаевой, все же был насыщен событиями - и одним из них стало
Рыцарь Марины
Признанные человечеством гениальные личности, великие поэты, писатели, полководцы и миротворцы в своей земной, физической жизни, как правило, тесно соприкасаются с «обыкновенными» людьми. Гении нередко черпают вдохновение в окружающей их действительности, в близких людях, без которых, возможно, не состоялось бы ни одно гениальное творение, научное открытие или решающая битва.
Эти люди подчас играют слишком важную, а порой и трагическую роль в личной судьбе «избранников человечества»…
При упоминании Наполеона Бонапарта сразу всплывает в памяти имя императрицы Жозефины, Рембрандта – Саскии, И. С. Тургенева – его трагическая страсть к Полине Виардо. Рассуждая о творчестве А.С. Пушкина, невозможно обойти вниманием Наталью Николаевну Гончарову. Многие исследователи-пушкинисты и по сей день склонны обвинять красавицу-супругу в гибели великого национального Поэта.
Сергей Эфрон и Марина Цветаева
Сергей Яковлевич Эфрон навсегда вошёл в историю, как муж другого, быть может, равнозначного Пушкину, великого русского Поэта – Марины Ивановны Цветаевой, гения поэтического «серебряного» века…
С. Я. Эфрон родился 26 сентября 1893 года в Москве, в семье народовольцев Елизаветы Петровны Дурново (1855-1910), из известного дворянского рода, и Якова Константиновича (Калмановича) Эфрона (1854-1909), который происходил из крещёной еврейской семьи. Серёжа Эфрон рано потерял родителей. Его воспитанием занимались старшие сёстры и родственники отца, близкие революционному движению. Тем не менее, опекуны постарались дать мальчику хорошее образование. Он с успехом закончил знаменитую Поливановскую гимназию, учился на филологическом факультете Московского университета, писал рассказы, пробовал играть в театре у Таирова, издавал студенческие журналы, а также занимался и подпольной деятельностью.
С Мариной Ивановной Цветаевой, дочерью известного московского профессора и пока ещё мало кому известным Великим Поэтом, Сергей познакомился в 1911 году.
Молодые люди впервые встретились в Коктебеле, на знаменитой даче художника и поэта Максимилиана Волошина, где побывала практически вся питерская и московская богема. До конца своей жизни Макс оставался для Сергея и Марины самым близким другом, а подчас выступал в роли большой и удобной «жилетки», в которую поочерёдно «плакались» молодые супруги во время частых семейных конфликтов.
На Коктебельском пляже Марина Ивановна как-то в шутку сказала Волошину, что она выйдет замуж за человека, который отгадает, какой её любимый камень.
«Марина! – сказал ей на это Макс. – Влюблённые, как известно, глупеют. И когда тот, кого ты полюбишь, принесёт тебе булыжник, ты поверишь, что это твой любимый камень!»
«Макс! Я ото всего умнею! Даже от любви!» – ответила Марина.
Сергей в тот же день нашёл и принёс ей генуэзскую сердоликовую бусу. Этот камень Марина Цветаева всегда носила с собой.
Сергей Яковлевич был на год моложе Марины. Так же, как и сама Цветаева, в раннем детстве он лишился матери, к тому же не отличался богатырским здоровьем. Семьи Марины и Сергея не были похожи и близки друг другу ни по духу, ни по убеждениям, но Цветаева, на первом этапе знакомства, искренне восхищалась Эфроном.
«Если бы Вы знали, какой это пламенный, великодушный, глубокий юноша! – писала она в письме к известному критику и философу В.В. Розанову. – Мы никогда не расстанемся. Наша встреча – чудо!»
Он представлялся ей идеалом, явлением другого века, безупречным рыцарем. Современники говорили о его благородстве, несомненной порядочности, человеческом достоинстве и безукоризненном воспитании. Однако многие исследователи жизни и творчества М.И. Цветаевой, напротив, считали Эфрона слабым, безвольным, не слишком умным и бесталанным дилетантом, рано осиротевшим мальчиком, которому просто льстило внимание такой девушки, как Марина. Такой человек никогда не смог бы стать ей мужем и опорой в традиционном понимании этого слова. Другое дело, что у Великого Поэта, раз он родился женщиной, в принципе не могло быть ничего «обыкновенного» и «традиционного»! Она ждала от него чудес. Не обмануть это ожидание – стало главным девизом и целью жизни Сергея Эфрона на долгие годы.
Эфрон сразу же становится романтическим героем поэзии Цветаевой. С ним связаны и посвящены ему более двадцати стихотворений, которые, на взгляд литературных критиков и исследователей, абсолютно лишены эротики. Это вовсе не любовная лирика, даже как бы не лирика, посвящённая женщиной любимому мужчине.
«Не ты, о юный, расколдовал её…» – иронично бросит Эфрону Софья Парнок в одном из своих произведений. «Подруга» была права: отношения Цветаева – Эфрон всегда строились на родстве душ, а не тел.
Я с вызовом ношу его кольцо! – Да, в Вечности – жена, Не на бумаге! – Чрезмерно узкое его лицо Подобно шпаге. …В его лице я рыцарству верна, – Всем вам. Кто жил и умирал без страху! – Такие – в роковые времена – Слагают стансы – и идут на плаху.
Быть мужем Великого Поэта – это не только подвиг, но и тяжкий труд. Сергей Яковлевич Эфрон в полной мере испытал это на себе уже в первые годы жизни с Мариной.
Увы! Сергей не был воином по призванию, но ему пришлось им стать. Слабое здоровье не позволило Эфрону сразу принять участие в Первой мировой войне. Из-за болезни лёгких он был признан лишь «ограниченно годным» к военной службе. В 1915 году студент Эфрон добровольно поступил братом милосердия на санитарный поезд, потом закончил «ускоренный курс» юнкерского училища. 11 февраля 1917 года он был командирован в Петергофскую школу прапорщиков для прохождения службы. Через полгода зачислен в 56-й пехотный запасной полк, учебная команда которого находилась в Нижнем Новгороде.
Осенью 1917 года прапорщик Эфрон прибыл в Москву. Марина Ивановна Цветаева, беременная уже второй дочерью, Ириной, вдохновила его принять участие в октябрьских боях с большевиками. Раз «роковые времена» уже настали, её лирический герой не имел морального права отсиживаться дома!
В эмиграции, опять же с подачи супруги, Сергей написал краткие воспоминания об этих событиях. И по сей день его «Записки добровольца» являются едва ли не единственным правдивым рассказом о Московском восстании 1917 года.
Илья Эренбург, знавший Марину и Сергея с молодости, помогавший им после Гражданской войны найти друг друга, в своих беседах с биографами и исследователями творчества Цветаевой, не раз говорил о том, что именно Марина «лепила» мужа как личность. Она строила его жизнь, принимала за него решения, направляла и поддерживала, как любящая мать поддерживает сына-подростка на нелёгком жизненном пути. Для неё это была насущная необходимость, для него - нешуточная ответственность.
После поражения белого выступления в Москве Сергею Яковлевичу вновь пришлось соответствовать героическому образу, созданному в воображении Поэта. Супруга сама собрала и проводила своего «героя» в Новочеркасск, где под командованием генералов Корнилова и Алексеева зарождалось Белое движение.
Невольно приходит в голову мысль, что, если бы не Марина Цветаева, место С.Я. Эфрона в разразившейся гражданской борьбе, скорее всего, было бы по другую сторону баррикад. По своему воспитанию, происхождению, сложившимся семейным традициям, он никак не годился на роль Белого Воина и Белого Лебедя из «Лебединого Стана», «Разлуки», «Ремесла»…
Тем не менее, на Дон Сергей прибыл одним из первых двухсот человек. Он принял участие в 1-м и 2-м Кубанских походах Добровольческой армии. В составе знаменитого Марковского полка, а потом и дивизии, прошёл всю Гражданскую войну: от взятия белыми Екатеринодара, до последней, трагической битвы за Перекопские укрепления в Крыму. За все Добровольчество (с декабря 1917 по ноябрь 1920 года) офицер Эфрон непрерывно находился в строю, никогда не служил в тыловых подразделениях или при штабе. Дважды был ранен, но не кланялся пулям и не прятался за солдатскими спинами.
«В Добровольчестве он видел спасение России и правду», – написала за Эфрона через двадцать лет Марина Цветаева. И это было истиной.
«Крестный путь» за Белое Дело, совершённый человеком, который от природы не обладал ни крепким здоровьем, ни боевым опытом, не видел в себе никаких качеств, соответствующих званию воина или борца, не может не вызвать уважение. Марина и её благословение на путь «добровольца» сделали Сергея Белым Рыцарем и стали для него всем.
На кортике своем: Марина - Ты начертал, встав за Отчизну. Была я первой и единой В твоей великолепной жизни. Я помню ночь и лик пресветлый В аду солдатского вагона. Я волосы гоню по ветру, Я в ларчике храню погоны…
Осенью 1920 г. в составе своей части Эфрон эвакуируется в Галлиполи, затем переезжает в Константинополь, оттуда – в Прагу. В 1921 году он становится студентом Пражского университета. Как и многим молодым воинам Белых армий, Сергею Яковлевичу необходимо было завершить своё образование. Но и здесь, в трудных условиях эмиграции, он остаётся верен себе. Вместо того чтобы избрать какую-нибудь более совместимую с жизнью профессию, Эфрон поступает на философский факультет, становится членом русской студенческой организации, затем - союза русских писателей и журналистов в Праге.
Марина Цветаева, оставаясь в Москве, более двух лет ничего не знала о судьбе мужа. Она считала Сергея погибшим, сама стояла на грани отчаянья из-за потери их младшей дочери Ирины, которая умерла в 1920 году. Лишь летом 1921 года общий друг Цветаевой и Эфрона И. Эренбург нашёл способ сообщить Марине, что её муж жив и находится в Константинополе. В мае 1922 года Цветаева с дочерью Ариадной отправились к нему.
Ариадна и Ирина Эфрон, 1919
В биографических исследованиях жизни Марины Цветаевой нередко фигурирует версия о том, что встреча супругов после долгой разлуки не была столь уж радостной и счастливой. Сказалось то, что за плечами «молодого ветерана» теперь лежал опыт поражения, разочарования, потери родины и привычного уклада жизни. Кроме того, Сергей вновь был недоучившимся студентом и не мог уделять много времени семье. Марина с дочкой поселились в пригороде Праги (жить в городе им было не по карману). Эфрон жил в студенческом общежитии и навещал жену лишь наездами. Когда Цветаева проезжала через Берлин, который в то время стал столицей русского издательского дела, она задержалась там более чем на месяц. По дороге к мужу у знаменитого Поэта вспыхнул и быстро отгорел весьма скандальный роман с редактором издательства «Геликон» А.Г. Вишняком. Слухи в эмиграции распространялись быстро, и супруг не мог об этом не знать.
Однако, по воспоминаниям дочери Поэта Ариадны Эфрон, несколько лет в Чехии были самым счастливым временем для их воссоединившейся семьи. Бытовые условия жизни чешской деревни, конечно, оставляли желать лучшего. Почти всё приходилось делать своими руками: пилить дрова, топить печь, носить воду из колодца, прибираться в доме…
Под влиянием Марины, С.Я. Эфрон снова начал писать. В Праге он организует Демократический союз русских студентов и становится соредактором издаваемого Союзом журнала «Своими путями», участвует в развитии евразийского движения, получившего широкое распространение среди российской эмиграции как альтернатива коммунизму. Со временем политика стала главным интересом жизни «молодого ветерана». С. Я. Эфрон примыкал к левой части евразийского движения, которая, по мере углубления раскола евразийства все лояльнее относилась к советскому строю.
В 1923 году у Цветаевой вновь возникает непродолжительный, но бурный роман, теперь уже с близким знакомым С.Я. Эфрона по Константинополю, К.Б. Родзевичем. Поэту необходимо было черпать вдохновение в окружающей природе, в окружающих людях, в текущей жизни. Сергей уже не мог ей этого дать. Время «романтического героя» прошло. Он и сам вполне осознавал своё положение, но вывести себя и Марину из заколдованного круга – превосходило его душевные силы.
В одном из писем к Максимилиану Волошину Сергей Яковлевич решился высказать всё, что накопилось в его душе:
«Марина – человек страстей. Отдаваться с головой своему урагану для неё стало необходимостью, воздухом её жизни. Кто является возбудителем этого урагана сейчас – не важно… Всё строится на самообмане… Громадная печь, для разогревания которой необходимы дрова, дрова и дрова. Ненужная зола выбрасывается, а качество дров не столь важно… Нечего говорить, что я на растопку не гожусь уже давно…»
В длинном и полном отчаянья письме-исповеди Эфрон временами предстаёт перед далёким адресатом в облике эгоистичного мальчика, который требует лишь внимания и участия к себе, обвиняет Марину в прошлых и настоящих изменах:
«В день моего отъезда (из Москвы в Новочеркасск в 1917 г. – Е.Ш.), когда я на всё смотрел «последними глазами», Марина делила время между мной и другим, которого сейчас называет со смехом дураком и негодяем…»
«Марина рвётся к смерти. Жизнь давно ушла из-под её ног. Она об этом говорит непрерывно… Я одновременно и спасательный круг, и жернов на шее. Освободить от жернова нельзя, не вырвав последней соломинки, за которую она держится…»
Эфрон говорит о том, что он бы принял решение и ушёл, если бы был уверен, что Марина будет счастлива, как женщина или хотя бы найдёт в своём очередном «увлечении» близкого ей по духу человека. Но он знал Константина Родзевича гораздо лучше, чем сама Цветаева. В отличие от неё, у Эфрона не было никаких иллюзий на его счёт. Поэтому, предлагая супруге развод, Сергей, как и раньше, не предпринял реальных шагов для окончательного разрыва. Он вновь предоставил Марине, как любящей матери, не столько право, сколько обязанность решить всё за него. И Цветаева решила.
Георгий Эфрон
В феврале 1925 года она родила себе другого, более любимого сына – Георгия, которого в семье называли Мур. Цветаева растворилась в любви к обожаемому ребёнку и своём творчестве. Эфрону, у которого не было спасательного круга стихотворства, как и чёткой уверенности в том, что он тоже стал родителем, пришлось выживать в одиночку.
В 1926 году семья перебралась из Чехии в Париж. Сергей Яковлевич так и не приобрёл никакой необходимой профессии. Ради заработка он поступает рабочим на один из заводов «Рено». Одновременно работает соредактором парижского журнала «Вёрсты». В 1927 году Эфрон снялся во французском фильме «Мадонна спальных вагонов» (режиссёры Марко де Гастин и Морис Глэз), где сыграл роль заключенного-смертника в батумской тюрьме. Эти 12 секунд на экране, можно сказать, предвосхитили его собственную дальнейшую судьбу.
В 30-е годы Сергей Яковлевич начал работать в «Союзе возвращения на родину», а также сотрудничать с советскими спецслужбами. С 1931 г. он являлся сотрудником Иностранного отдела ОГПУ в Париже. Использовался как групповод и наводчик-вербовщик, лично завербовал 24 человека из числа парижских эмигрантов. С 29 мая 1933 года - член эмигрантской масонской ложи «Гамаюн». 22 января 1934 возведён во 2-ю степень, а 29 ноября 1934 - в 3-ю степень.
До сих пор остаётся открытым вопрос: знала ли Марина Цветаева о том, что её Белый Рыцарь и герой Перекопа – советский агент? Скорее всего, она догадывалась об этом, но боялась признаться в своих тяжких подозрениях даже самой себе.
Сергей, которого она всю жизнь «лепила» и вела по жизни, вдруг изменил ей. Он изменил не с женщиной, не с «телом» (такую измену Марина простила бы легко). Он изменил самому дорогому, что она любила в нём: стал «идейным» и духовным предателем всего, что было дорого им обоим. Всего, что связывало их долгие годы.
Психологический надлом, который сопровождал дальнейшие отношения Цветаевой с мужем, сглаживался только творческой самоотдачей. Возможно, Марина, смирившись с неизбежностью, просто прятала голову в песок: в конце концов, какое дело Поэту, небожителю и собеседнику Муз до грязных политических интриг?
Но интриги коснулись самого дорогого. Настоящая гражданская война разразилась в рамках семьи Цветаевой-Эфрона уже в начале 30-ых годов. Марина Ивановна в полной мере вкусила «прелестей» жизни при большевиках. Евразийских взглядов мужа она никогда не разделяла, а к его политической деятельности и идеям «возвращенчества» относилась весьма скептически. Много лет Цветаева безуспешно пыталась противодействовать попыткам Сергея Эфрона затянуть в политику их детей. Отец – опытный вербовщик – очень быстро привлёк на свою сторону Ариадну, которая во многом сочувствовала его взглядам. Молодая девушка искренне хотела вернуться на родину, где, казалось, перед ней могли открыться большие перспективы. Цветаевой удалось отстоять только Мура.
В 1937 году агент С.Я. Эфрон, вместе с генералом Скоблиным, тоже агентом НКВД и бывшим «первопоходником» Белого движения, был замешан в похищении председателя РОВС (Русского Общевоинского Союза) генерала Е.К. Миллера.
Согласно одной из версий, Сергей Яковлевич Эфрон также был причастен к убийству Игнатия Рейса (Порецкого) – советского разведчика, который отказался вернуться в СССР. В октябре 1937 года «провалившегося» агента Эфрона вывезли в Гавр, откуда пароходом - в Ленинград. Вслед за ним была вывезена в СССР и его семья.
Ариадна Эфрон уехала чуть раньше и добровольно, а у Марины Ивановны и Мура, которые в любой момент могли стать жертвами как НКВД, так и белоэмигрантского «активизма», не оставалось другого выхода. Конечно, Цветаева могла бы обратиться к французским властям и попросить их помощи, но надеяться на что-то реальное не приходилось. Эмигрантское сообщество с радостью приняло бы обратно автора «Лебединого Стана» и «Перекопа», но никогда не простило бы жену советского шпиона и предателя. Отречься от человека, который попал в беду, для Цветаевой было немыслимо. В 1938 году Марина Ивановна приняла решение следовать за мужем.
По возвращении в Советский Союз Эфрону и его семье предоставили государственную дачу НКВД в подмосковном Болшево. Вскоре после возвращения была арестована дочь Сергея Яковлевича Ариадна. Она десять лет провела в тюрьме и колымских лагерях, была реабилитирована лишь в 1955 году.
Самого Эфрона арестовали 10 ноября 1939 года. Он был осужден Военной Коллегией Верховного Суда СССР 6 августа 1941 года по ст. 58-1-а УК, приговорён к высшей мере наказания. Был расстрелян в августе 1941 года.
31 августа 1941 года в Елабуге свела счёты с жизнью Марина Цветаева – великий русский национальный Поэт.
Её сын Георгий Сергеевич Эфрон (Мур) погиб во время Великой Отечественной войны.
С.Я. Эфрон, безусловно, сыграл роковую роль в судьбе Марины Цветаевой, а также и в судьбе всей своей семьи. Белый Рыцарь навсегда слетел с высокого пъедестала, возведённого ему гениальными стихами Великого Поэта. От добровольца и «первопоходника», как от предателя Белого Дела, открестились все вчерашние соратники. Советские спецслужбы наградили своего агента репрессиями и расстрелом.
Пожалуй, только Цветаева и могла по-настоящему понять, что двигало её Белым Лебедем, когда он, оторвавшись от неё, примерил на себя чужую, так ненужную ему роль агента ОГПУ-НКВД. Она знала, что Сергей Яковлевич, её Серёжа никогда и ничего не делал во зло, что он отнюдь не был слабым, запутавшимся человеком, как это сегодня пытаются объяснить многие историки Белого движения и биографы М. Цветаевой.
Сергей Яковлевич, как и многие эмигранты, очень хотел вернуться на родину. Он хотел быть вновь полезным своей стране, мечтал реализовать свой духовный и интеллектуальный потенциал, изменить к лучшему жизнь своих подрастающих детей и, может быть, вернуть себе главное, что было в его жизни - Марину. И последнее, вопреки всему, ему удалось.
В 1941 году, в тридцатилетие их первого знакомства, Цветаева буквально прокричит Сергею в вечность своё стихотворение 1920 года:
Писала я на аспидной доске, И на листочках вееров поблеклых, И на речном, и на морском песке, Коньками по льду, и кольцом на стеклах, И на стволах, которым сотни зим, И, наконец, - чтоб всем было известно! – Что ты любим! любим! любим! любим! – Расписывалась - радугой небесной. Как я хотела, чтобы каждый цвел В веках со мной! под пальцами моими! И как потом, склонивши лоб на стол, Крест-накрест перечеркивала - имя... Но ты, в руке продажного писца Зажатое! ты, что мне сердце жалишь! Непроданное мной! внутри кольца! Ты - уцелеешь на скрижалях.
Она пережила Эфрона лишь на несколько дней. Любящему сердцу не нужно извещения о том, что его часть мертва. Оно перестаёт биться и умирает…
Публицист, литератор, офицер Белой армии, марковец, первопоходник, агент НКВД, репрессирован. Муж Марины Цветаевой.
Сергей Яковлевич Эфрон родился в семье народовольцев Елизаветы Петровны Дурново (1855-1910), из известного дворянского рода, и Якова Константиновича (Калмановича) Эфрона (1854-1909), из крещёной еврейской семьи. Учился на филологическом факультете Московского университета. Писал рассказы, пробовал играть в театре у Таирова, издавал журналы, а также занимался подпольной деятельностью.
После начала Первой мировой войны, в 1915 г. поступил братом милосердия на санитарный поезд; в 1917 г. заканчивает юнкерское училище. 11 февраля 1917 командирован в Петергофскую школу прапорщиков для прохождения службы. Через полгода зачислен в 56-1 пехотный запасной полк, учебная команда которого находилась в Нижнем Новгороде.
В октябре 1917 г. участвует в боях с большевиками, затем - в Белом Движении, в Офицерском генерала Маркова полку, участвует в Ледяном походе и обороне Крыма.
В эмиграции
Осенью 1920 г. в составе своей части эвакуируется в Галлиполи, затем переезжает в Константинополь, в Прагу. В 1921-1925 - студент философского факультета Пражского университета. Член русской студенческой организации, союза русских писателей и журналистов
Вскоре после эмиграции Эфрон разочаровался в белом движении, желание вернуться на родину становилось всё сильнее. В Праге Сергей Яковлевич организует Демократический союз русских студентов и становится соредактором издаваемого Союзом журнала «Своими путями», участвует в развитии евразийского движения, получившего широкое распространение среди российской эмиграции как альтернатива коммунизму. Сергей Яковлевич примыкал к левой части движения, которая, по мере углубления раскола евразийства все лояльнее относилась к советскому строю.
В 1926-1927 годах в Париже Эфрон работает соредактором близкого к евразийству журнала «Версты».
В 1927 г. Эфрон снялся во французском фильме «Мадонна спальных вагонов» (режиссёры Марко де Гастин и Морис Глэз)., где сыграл роль заключенного-смертника в батумской тюрьме, которая длилась лишь 12 секунд и во многом предвосхитила его собственную дальнейшую судьбу. С 29.5.1933 - член эмигрантской масонской ложи «Гамаюн» в Париже. 22 января 1934 возведён во 2-ю степень, а 29 ноября 1934 - в 3-ю степень.
В 30-е гг. Эфрон начал работать в «Союзе возвращения на родину», а также сотрудничать с советскими спецслужбами, - с 1931 г. Сергей Яковлевич являлся сотрудником Иностранного отдела ОГПУ в Париже. Использовался как групповод и наводчик-вербовщик, лично завербовал 24 человека из числа парижских эмигрантов. С 1935 года жил в Ванве около Парижа.
Был замешан в похищении генерала Миллера. Согласно одной из версий, Сергей Яковлевич был причастен к убийству Игнатия Рейса (Порецкого) (сентябрь 1937 г.), советского разведчика, который отказался вернуться в СССР.
[править]
В октябре 1937 спешно уехал в Гавр, откуда пароходом - в Ленинград. По возвращении в Советский Союз Эфрону и его семье была предоставлена государственная дача НКВД в подмосковном Болшево. Первое время ничто не предвещало беды. Однако вскоре была арестована дочь Сергея Яковлевича Ариадна.
Арестован НКВД 10 ноября 1939 года. Осужден Военной Коллегией Верховного Суда СССР 6 августа 1941 года по ст. 58-1-а УК к высшей мере наказания. Был расстрелян в августе 1941 года. Ариадна провела долгие годы в заключении и была реабилитирована лишь в 1955 году.